Итак, ранние конституции штатов в разных вариантах воспроизводили локковскую схему разделения властей. Более того, они дополнительно усиливали законодательную ветвь, не предусматривая (в отличие от Локка) прерогативы исполнительной власти и ограничивая ее полномочия необходимостью согласия тайного совета или легислатуры.

Довольно рано эта схема подверглась критике со стороны самых разных мыслителей США. По свидетельству Б. Раша, первая реакция Дж. Адамса на пенсильванскую конституцию была такой: «Милостивый Боже!.. Народ Пенсильвании через пару лет с радостью отправит британской короне петицию о примирении, лишь бы избавиться от тирании своей конституции»[682]. Дисбаланс власти был основной причиной, по которой критиковали и конституцию Виргинии. Крылатой стала фраза Джефферсона, относящаяся именно к данному документу: «173 деспота, несомненно, будут угнетать так же, как и один»[683]. Под этим подразумевалось, что виргинская легислатура фактически сосредоточила в своих руках все три ветви власти. Мэдисон критиковал конституцию своего штата, исходя почти из тех же положений, что и Джефферсон. Он полагал, что виргинский сенат «едва ли мог быть хуже». Что касается исполнительной власти в Виргинии, то это, по мнению Мэдисона, «худшая часть дурной конституции». Она излишне зависит от законодательной ветви и потому не может служить для последней надежным противовесом[684]. Дж. Адамс доказывал, что отсутствие права вето у исполнительной власти приведет к отсутствию стабильности в Массачусетсе: «Исполнительная власть, которая должна быть средоточием мудрости, подобно тому как легислатура — средоточие свободы, без этого средства самозащиты будет подобна зайцу, бегущему от охотников»[685]. Создавая конституцию Массачусетса, Адамс постарался исправить положение. В его проекте губернатор имел право вето, для преодоления которого требовались 2/3 голосов обеих палат (показательно, что при этом само слово «вето» не употреблялось: конституция Массачусетса, гл. I, секц. I, ст. II). Губернатор мог созывать и распускать легислатуру, являлся главнокомандующим армии и флота своего штата, обладал правом помилования. С «совета и согласия» сената он назначал всех судебных чиновников, главного прокурора и др. должностных лиц штата (конституция Массачусетса, гл. II, секц. I, ст. IV, V, VII, VIII, IX).

Помимо законодательной и исполнительной власти, Локк выделял еще одну — федеративную. С его точки зрения, «сюда относится право войны и мира, право участвовать в коалициях и союзах, равно как и право вести все дела со всеми лицами и сообществами вне данного государства; эту власть, если хотите, можно назвать федеративной»[686]. Идея «федеративной власти» не прижилась в английском Просвещении. Свифт, например, был сторонником того, чтобы право войны и мира всецело оставалось за короной[687]. Впрочем, Локк также предлагал сосредоточить исполнительную и федеративную власть в одних руках.

В конституциях штатов федеративная власть не выделялась в самостоятельную ветвь. Но соответствующие полномочия выделялись, причем их разделяли между исполнительной и законодательной ветвью. Так, по конституции Южной Каролины, «губернатор и главнокомандующий не имеет права начинать войну, заключать мир или подписывать какой-либо окончательный договор без согласия сената и палаты представителей» (конституция 1778 г., ст. XXXIII). Несколько иначе видел федеративную и исполнительную власть Т. Парсонс, постаравшийся согласовать локковскую теорию со «Статьями Конфедерации». «Внешняя» исполнительная власть (т. е. федеративная), рассуждал Парсонс, в США передана всецело в ведение Континентального конгресса. Штат располагает лишь «внутренней» исполнительной властью. Отсюда и основные функции губернатора: забота об исполнении законов и о безопасности штата, но никак не объявление войны и заключение мира[688]. В конституции Массачусетса отразилась именно эта концепция; о войне и мире в ней вообще не упоминается.

Отразилась в конституциях штатов и такая популярная просвещенческая идея, как гуманизация уголовного законодательства. Эпоха Просвещения сформулировала новые требования к уголовному законодательству: гуманизм, справедливость, равенство всех перед законом, соответствие вины и наказания. Ш. Л. Монтескье так сформулировал принципы нового уголовного права: «Благоразумный законодатель постарался бы умиротворить умы справедливой умеренностью наказаний и наград, правилами философии, морали и религии, соответствующими характеру данного народа, разумным применением правил чести, наказанием посредством стыда, радостями постоянного житейского благополучия и мирного благоденствия»[689]. Он же говорил о том, что жестокость наказаний подходит только деспотическим государствам; что хороший законодатель старается не столько карать, сколько улучшать нравы и тем предупреждать преступления[690].

Ту же тему развивал итальянский реформатор Чезаре Беккариа. Беккариа, в отличие от Локка, Монтескье, Руссо или Вольтера, не фигурировал или почти не фигурировал в предреволюционной прессе. Однако его работа «О преступлениях» изучалась американскими юристами. В частности, Джефферсон изучал его труды в Уильямсберге[691]. Беккариа писал: «Чем более жестокими становятся наказания, тем более ожесточаются души людей, всегда подобно жидкостям, стремящиеся стать на один уровень с предметами, их окружающими, и всегда живая сила страстей приводит к тому, что по истечении сотни лет жестоких наказаний колесование внушает не больше страха, чем прежде внушала тюрьма»[692]. Итальянский реформатор выступал за отмену смертной казни и пыток, а также телесных наказаний, поддерживал принцип соразмерности между преступлением и наказанием и настаивал на том, чтобы главной целью уголовной политики было предупреждение преступлений[693].