– Хани, – пробормотала Ника, и мое сердце ухнуло вниз, – хани… тебе синий совсем не идет… возьми красную. Вон с той полки!

Счастливица Ника предавалась во сне любимому занятию – шопингу. Что ж, и меня ждет интересное занятие. Непонятно только – почему на детской площадке, а не сразу на крыше. Может, мы начнем с прыжков по крышам игрушечных домиков? Или мы только встретимся на площадке, а потом на крышу полезем?

Старая дверь ванной скрипнула, я опять вздрогнула и прислушалась.

Дом молчал. Я быстро умылась, прогоняя остатки сна, причесалась и надела спортивные штаны, затянув на талии резинку. Хм, видок у них был еще тот, то ли штаны, то ли широченная юбка. Вряд ли я просто вышла бы в этом погулять на улицу или пошла бы в школу даже на физру. Мне казалось, что я выгляжу довольно глупо, но раз так надо для паркура…

Я потихоньку спустилась в гостиную и зажгла фонарик. Скользнула светом по стенам. Фотографии дядек были на месте, на полке за креслом мадам.

Дверь в комнату мадам была закрыта. За второй дверью виднелась кухня. Я зашла туда, плотно закрыла дверь и лишь тогда осмелилась включить свет. Оказалось, что лампа светит дневным светом, и сразу стало заметно, как темно на улице. Просто ночь. Впрочем, мне не привыкать к путешествиям по ночам. В сентябре я штурмовала в одиночку (то есть я сначала думала, что в одиночку) первый гуманитарный корпус МГУ как раз глубокой ночью. Правда, дело было в центре Москвы и у меня с собой был мобильный, так что папа на самом деле в любую минуту мог примчаться и спасти меня, а тут меня не спасет даже Ника, потому что батарейка у мобильника за вчерашний день села и я оставила его на ночь заряжаться на столе.

Мне пришло в голову, что я могла бы подождать Грея здесь, на кухне. Он же живет в соседнем номере. Скоро спустится по лестнице. Но гордость взяла верх. Не стоит показывать ему свой страх. Откажется еще тренировать. К тому же с этими трейсерами никогда не знаешь наверняка, через что они решат выбраться из дома – через дверь, как все нормальные люди, или через окно, как… как… как трейсеры.

Я заметила чайник и решила заварить чай или кофе, позаимствовав пакетик того или другого у соседей, точнее, у соседки: на одном из шкафчиков висела табличка «Доминик». Я открыла его, но там, к моему потрясению, лежал только один предмет. Луковица. Огромная рыжая луковица с чуть проросшими перьями на макушке. Вот это у нее диета! И стоило из-за луковицы табличку на шкафчик вешать? На нее точно никто не позарится.

Со вздохом я закрыла шкафчик и проверила остальные. Посуда, приборы, кастрюли, горчица, лавровые листики, какие-то чипсы и (неожиданная роскошь) тростниковый сахар. Вообще-то в стоимость нашего проживания входили завтраки, но что-то слабо представляется, как мадам будет их готовить из такого продуктового набора. Я, конечно, никогда не пробовала жареный сахар с горчицей или отварные чипсы с лавровым листом, но что-то подсказывало мне, что те двое, чьи фотки в траурной рамке стоят в гостиной, не слишком долго протянули на диете мадам.

Я решила просто выпить горячей воды перед выходом на улицу. Меня слегка знобило то ли от волнения, то ли от недосыпа. Включила чайник, но он вдруг зашумел на весь дом, и я испуганно выключила его, подавляя желание нырнуть под стол, если вдруг кто заявится.

Чайник стих.

– Ну и ладно, – пробормотала я, сунула в рот кусок тростникового сахара и только собралась его прожевать, как вдруг из гостиной послышался какой-то звук.

Я насторожилась. Дверь на кухню не открывали. Я сделала это сама и заморгала, привыкая после светлой кухни к темноте гостиной. Потом достала фонарик. Его свет запрыгал по креслам, стенам, столу, и тут я заметила, что в пепельнице на столе что-то белело.

Я подошла к столу и вытащила из пепельницы обрывок листка. Расправила его, посветила фонариком. На листке, обугленном со всех сторон, были написаны изящным почерком наши имена. Veronika et Gayane.

Какое-то нехорошее ощущение, словно липкая змея, поползло по моему позвоночнику. Почему кто-то (скорее всего, мадам!) сжег записку с нашими именами? Я невольно глянула на фотографии дядек и заметила, что под каждой из них тоже что-то белело. Я обошла стол и осторожно вытащила из-под фотографий листочки. Это были два письма, оба на французском, но на разной по качеству бумаге и написанные разным почерком. Письмо под фотографией скрипача было написано размашистым почерком, а второе, под фотографией строгого дядечки, – мелким и убористым. Я без труда соотнесла почерк с фотографиями. Ясно, что первое писал человек творческий, то есть скрипач, а второе – вот этот стриженый педант со строгим взглядом.

Оба письма начинались одинаково: «Розетт, мон амур». Розетт Пуарэ – так звали мадам. Значит, оба дядьки писали ей.

Почерк на сожженном листочке отличался от этих двух. Наверное, он принадлежал мадам. Значит, она тоже что-то писала, а потом сожгла? Сожгла наши имена? Может, она колдовала, чтобы отправить нас туда, где педант и скрипач? И скоро на полке появятся новые фотографии улыбающихся девочек?

Фонарик выпал из моих рук, закатился под стол, и тут я, к своему ужасу, заметила, что дверь в комнату мадам медленно открывается… в проеме уже виден ее силуэт, а в руках у нее свеча.

Я сжала в кулаке листочек и бросилась к выходу. Бог с ним, с фонариком, тут бы живой остаться!

Выскочила на крыльцо и выбежала на дорогу, тяжело дыша.

По дороге медленно катил тележку пожилой бородатый араб в пестрой шапочке и красном фартуке. На тележке было написано «hot», а вместо слова «dog» нарисована сосиска. Араб с интересом оглядел меня, особенно его заинтересовали растянутые штаны, потом улыбнулся и беззвучно что-то проговорил. Насколько я могла разглядеть в свете фонаря, он сказал: «Хеллоу!» И это простое доброе слово немного успокоило меня. Я поняла, что сахар все еще у меня за щекой, и прожевала его.

Грей уже ждал меня на площадке. Сидел на заборчике, слушал плеер. Значит, все-таки вылез через окно.

– Ты чего такая напуганная? Если боишься…

– Ничего я не боюсь! – сказала я, раздосадованная. – Погнали!

Он пожал плечами, вытащил наушники из ушей и сунул плеер в рюкзак.

– Что ж… Погнали!

Я хотела перелезть через заборчик, но он остановил меня знаком:

– Потом туда залезем. Сначала тренируемся тут.

– Тут? – удивилась я, оглядываясь. У детской площадки стоял только фонарь. И росло несколько деревьев. На них, что ли, будем карабкаться?

– Тут. Прежде всего – бег. За мной!

И он побежал вокруг площадки.

– Какой бег?! А по крышам прыгать?

Он только ухмыльнулся. Пришлось последовать за ним. Так мы и бегали, как два идиота, вокруг детской площадки, освещаемой только фонарем, пока я не начала задыхаться.

– Может, хватит?

– Хватит, – согласился он, но не остановился, – а теперь приставной шаг!