– Он сам сказал?

– Да. А я могу войти в дом?

– Да… Конечно… – Линда отступила в сторону, позволив ему пройти мимо.

Он повернулся к ней спиной, и она сразу вспомнила, как прижималась щекой к этой широкой спине во время их долгой многодневной гонки по дорогам. Она вспомнила их безумную ночную прогулку, объятия на склоне горы, жар их тел, холодный воздух и звездное небо.

Неужели все это было? Она могла поклясться, что помнит все, каждое мгновение, проведенное с Тони, но временами ей начинало казаться, что она просто придумала все это – эту сказку, полную волшебства, радостного возбуждения, смеха.

Господи, она ни разу не смеялась с тех пор, как они расстались. И это было полтора месяца назад.

Ей было тяжело думать о том, что Тони так сильно изменил ее жизнь, изменил к лучшему, как ей казалось, а затем исчез, оставив ее еще более одинокой, чем она была раньше.

Это было еще хуже, чем с отцом, потому что она никогда не ощущала по-настоящему отцовской любви. Отец никогда не проявлял к ней особого внимания, не выказывал заботы и нежности. Временами отец брал ее куда-нибудь с собой, просто для того, чтобы продемонстрировать остальным, что у него есть семья, дочь. Но когда эта задача была выполнена, отец снова передавал ее на попечение сначала няни, потом гувернантки, а когда она подросла, отправил в школу-интернат.

Но Тони… Она поверила в него. Она восприняла его, как чародея, который способен превратить ее в совершенно другое существо – существо, способное радоваться жизни и наслаждаться каждым мгновением. Конечно, все это чушь, бессмыслица. Он всего лишь мужчина. Мужчина, который забыл ее, бросил ее.

Разумом Линда понимала, что ее отношения с отцом и отношения с Тони совсем не одно и то же. Но все же невольно сравнивала. Оба эти человека, оба мужчины – отец и возлюбленный – заставляли ее страдать.

Нет, она не доставит Энтони Каллахэну такой радости – увидеть ее страдания. Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, Линда распрямила плечи и холодно спросила:

– Что тебе нужно, Тони?

Он стоял перед ней, покачиваясь на пятках и засунув руки в карманы. Лицо его стало серьезным.

– Видишь ли, – начал он. – Я еще не решил, какую выбрать тактику: жесткую или мягкую.

– Тактику чего?

– Беседы.

– Мы с тобой никогда не беседовали, – возразила Линда. – Мы всегда спорили.

– Но зато какие это были споры! – Он снова улыбнулся краешком рта. – Господи, мне так не хватает этого. Мне не хватает тебя, Линда.

Долго же ты ждал, чтобы сказать об этом, подумала Линда, но промолчала.

– Пожалуй, тактика будет жесткой, – заявил Тони.

– И что это значит?

Он сделал неожиданно быстрое движение – не свойственное его мягким манерам. Так быстро он действовал на памяти Линды только однажды – когда бросился под предназначенную ей пулю. Линда не успела моргнуть глазом, как щелчок наручников соединил ее правое запястье с левой рукой Тони.

И теперь этот Тони спокойно смотрел на нее, и на его лице играла озорная улыбка.

Линда попыталась поднять закованную руку. Рука Тони синхронно поднялась следом.

– Ты что, совсем рехнулся? – возмутилась она.

– Ты же сама все время твердила, что я чокнутый.

– Это не смешно, Тони, – прошептала она, чувствуя, как к горлу подступает комок.

– Прости, – сказал он с искренним раскаянием в голосе. – Я просто хотел быть уверен, что ты меня выслушаешь до конца.

– Освободи меня. Немедленно.

– Не могу, даже если бы захотел. Разве ты не заметила? Ведь это наши наручники. Те самые, от которых ты не взяла ключей.

Линда недоверчиво моргнула.

– Наши наручники?

– Ну да. Когда меня привезли в госпиталь, они все еще были у меня на руках, правда с перекушенной цепочкой. Потом с меня их сняли, и я долго уговаривал медсестру отдать их мне обратно. В конце концов я сказал, что это вещественное доказательство, и мне их вернули. В лаборатории я починил цепочку, и вот они здесь. Наши наручники.

– Что это значит? – фыркнула Линда. – Вариация на тему «наша песня»?

– Неужели в тебе нет ничего романтического? Мне нравилось быть рядом с тобой. Мне нравилось спорить с тобой. Я с удовольствием вспоминаю, как ты лежала, прикованная наручниками к кровати, и как мы с тобой ездили на мотоцикле. Мне вообще нравится почти все, что было у нас с тобой.

– Правда?

Тони кивнул.

– Да-да, я помню, – сухо сказала Линда. – То, что было.

– Было – не значит кончилось. – Он снова улыбнулся, тепло, нежно. Потом наклонился ближе. – Я скучал по тебе.

Линда попыталась проглотить комок в горле. Нет, она ничего ему не скажет.

– Прости, что мне понадобилось столько времени, чтобы добраться до тебя, – сказал он. – Я был занят.

– Вот как?

Генерал тоже постоянно бывал занят. У него никогда не оставалось времени для дочери.

– Из больницы меня перевели на военную базу под строгий надзор. Они сказали, что этого требует моя безопасность, но фактически это очень напоминало тюрьму.

– Правда?

Линда закрыла глаза. Ей очень хотелось поверить в то, что он говорит. Поверить в то, что он разыскал бы ее раньше, если бы мог.

– А ты хоть немного скучала по мне? – прошептал он, почти касаясь губами ее уха.

Линда очень хотела солгать. Но не смогла. Она вдруг обнаружила, что просто физически не может больше лгать. Как будто кто-то установил предел лжи в ее жизни и она исчерпала весь отпущенный ей запас. Ей ничего не оставалось, кроме как сказать правду:

– Да. Я скучала по тебе. Я пыталась забыть тебя, но…

Тони нежно коснулся рукой ее щеки.

– Прости. Я был уверен, что с твоим допуском к секретности ты в курсе всего, что происходит со мной. Я бы даже не удивился, если бы ты приехала, чтобы вытащить меня оттуда.

– После того что сделал Шелтон, наше агентство отстранили от участия в твоем деле.

– Прости, – снова сказал он. – Но мне не позволяли ни с кем встречаться и разговаривать. Только отвечать на вопросы следователей. Это продолжалось долго.

– То же самое делала и я.

– У тебя неприятности?

– Нет. Уже нет.

– Я не хочу, чтобы у тебя из-за меня возникали проблемы.

Линда поморщилась. Проблемы у нее были. Из-за него. Она не могла спать. Не могла есть. Не могла сосредоточиться.

– С того самого момента, как я тебя увидела, у меня начались сплошные проблемы, – сказала она.