Их профессор метеорологии летом устраивал экспедиции для охоты за штормами и смерчами, нанимал по дешевке своих студентов и растягивал их в цепочку наблюдательных пунктов поперек главной тропы атмосферных хищников. Техас, Оклахома, Арканзас, Канзас страдали сильнее других. Не проходило года без того, чтобы несколько городков в этих штатах и десятки ферм не были сметены, раздавлены, разбросаны обломками по окрестным полям.

Я помирала от страха каждый раз, когда по телевизору показывали очередное нападение, кидалась к телефону. Но конечно, именно в такие моменты Марика не было – и не могло быть – в мотеле. Ибо при первых же признаках непогоды они с напарником кидались к арендованному автомобилю и мчались наперехват. Увидеть своими глазами, подъехать поближе, заснять на пленку, замерить скорость ветра – это была их охота, их страсть. И как они гордились, если это удавалось!

На мои мольбы и уговоры Марик только отмахивался.

– Пойми, – говорил он, – на сегодняшний день смерч – это террорист номер один. От него – от них – гибнут каждый год десятки, если не сотни людей. В тысяча девятьсот семьдесят четвертом за два апрельских дня – триста погибших, шесть тысяч раненых. В мае восемьдесят пятого за один день – сто убитых, тысяча раненых, три тысячи разрушенных домов. Ураган виден со спутника, о его приближении нас извещают за два-три дня. Смерч нападает внезапно, его приходится ловить – изучать – на земле. Пока мы не поймем природу его возникновения, мы не сможем вовремя предупреждать людей.

Он объяснял нам – недоумкам – новейшие теории. Мелькали слова: радар Допплера, шкала Фуджиты, пыльный дьявол, индюшачьи башни. Град следовало различать по размерам: горошина, пенни, четвертак, гольфовый мячик, теннисный, бейсбольный и самый крупный – град-убийца – грейпфрут. У молний тоже были свои имена: шар, цепочка, синяя струя, ветка, паук, вилка, лента, стаккато.

– А знаете, как фотографируют молнии? Это ведь такой непредсказуемый персонаж – никакой фотографический гений не успеет навести камеру и нажать на спуск. Поэтому камеру устанавливают неподвижно и затвор открывают заранее. Объектив смотрит в ночь. Ливень приближается, слышен гром. Секрет в том, чтобы открыться природе и терпеливо ждать. Молния сама осветит и пейзаж, и себя в нем, над ним. Она попадет на пленку, как рыба в расставленную сеть. Или как небесный гость, которого надо ждать с открытой дверью.

Но у меня перед глазами плыли только картины разрушений. Моторная лодка, пробившая крышу дома. Водосточная труба, обмотавшаяся вокруг дерева с содранной ветром корой. Алюминиевые полотнища лопнувших зернохранилищ. И ошеломленные, измазанные грязью и кровью люди, бродящие среди развалин, подбирающие то разбитую лампу, то альбом с фотографиями, то раздавленную куклу. А Марик был где-то совсем-совсем рядом, мчался навстречу этим чудовищам. Хуже, чем война, бомбежки, артобстрел. Его летние каникулы оборачивались для меня мучительной бессонницей.

Он мечтал сделать какое-нибудь – хоть маленькое – открытие. Однажды выскочил полуголый из ванной, стал звать нас. «Смотрите, смотрите! Да не сюда – на слив. Видите, как вода уходит и образует вращающуюся воронку. Она так похожа на маленький смерч! Если в верхних слоях атмосферы скопится тяжелый от влаги воздух, он может как бы пробить нижние слои и устремиться к земле со страшной силой, вот так же вращаясь. Эх, построить бы модель, провести испытания!»

Вращение и устойчивость – как они связаны? Почему Земля вращается, а Луна – нет? Купил большую детскую юлу и подолгу смотрел, как она делает свои пируэты на полу. Потом вдруг увлекся автомоделями. Ему хотелось построить тяжелую и плоскую, как камбала. Чтобы она умела вползти в середину смерча и по радиокоманде вцепиться в землю специальными винтами. Так, чтобы никакой ветер не смог оторвать ее и унести. Тогда бы измерительные датчики на ее спине могли сделать нужные замеры в самой утробе чудовища.

И вдруг все оборвалось. Как всегда, несчастье ударило не там и не тогда, где и когда его ждали и боялись. Опасные летние каникулы уже кончились, Марик вернулся в колледж, занятия возобновились. В теплое осеннее воскресенье поехал с подружкой Глорией на озеро искупаться. Легкий дождь подкрался неспешно, вежливо погромыхивая издалека. Подружка не хотела портить прическу, убежала в автомобиль. Марик весело плескался под дождем, нырял, распевал, звал ее обратно. Потом он рассказывал полицейским, что самой молнии не видел, только слышал удар грома над головой. Видимо, она полыхнула, когда он был под водой. Вынырнул, поплыл к берегу. Собрал валявшуюся одежду, помчался к автомобилю.

Глория сидела как-то странно выгнувшись, с оскалом улыбки на лице. Он подумал, что у нее случилась судорога. Или даже эпилептический припадок. Схватил ручку двери, но тут же отдернул обожженные пальцы. Только тогда заметил, что краска оплавилась в нескольких местах. Он обернул руку рубашкой, открыл дверцу. Девушка выпала из машины, как застывший манекен…

Вскрытие подтвердило: убита молнией. Марик во всем винил себя. Ведь он знал, знал, что в грозу не следует оставлять машину на возвышении! На несколько недель он впал в какую-то омертвелость. Забросил занятия, не отвечал на письма, на звонки. Психиатр, осмотревший его, посоветовал отдых. Мы приехали, чтобы забрать его домой. Он подчинился безвольно, равнодушно. В машине несколько раз повторил:

– Я знаю, знаю… Это они в меня метили… В следующий раз, наверное, не промахнутся.

Приходил в себя месяца два. Разузнал, что существует общество людей, переживших удар молнии. Стал ходить на их собрания, читать их ежемесячный листок. Видимо, событие это оставляет в человеке такой глубокий след, что они могут делиться своими переживаниями только друг с другом. Остальные не поймут. У них есть свои герои. Один егерь в Калифорнийском парке был задет молнией шесть раз за свою жизнь. Потерял два пальца на ноге и получил сильный ожог на спине, который потребовал пересадки кожи. Другой пока еще не был задет, но прославился фотоохотой за молниями. Это он придумал технику ловли с открытым затвором. Его альбомы бережно хранит каждый член общества. Марик показывал на собрании свои снимки штормов и смерчей, они тоже произвели сильное впечатление.

В конце второго месяца сын ошарашил нас: с метеорологией покончено, он поступает в семинарию. Хочет стать священником. Ясно, что одними приборами небесные тайны не разгадать. Ему нужно испробовать другие пути, иные подходы. Легенда о Вавилонской башне не на пустом месте родилась. В Евангелии от Луки приход на Землю Сына Человеческого, то есть Мессии, обещан в виде молнии от края неба до края. В Откровении Иоанна громы и молнии исходят от престола Всевышнего на небесах. Там же град величиною с большую монету низвергается на землю. Несколько недель он обхаживал эту идею – потом остыл, увял, снова понурился, затосковал.

Все же он закончил колледж, получил диплом. Но прежнего страстного увлечения не осталось. Никакие уговоры профессора продолжить охоту за смерчами – «ведь ты живой барометр! Такой дар пропадает!» – не помогли. В глубине души я тихо радовалась этому. Хотя порой было тяжело смотреть на потухшее, задумчивое лицо моего мальчика. Он устроился на работу в бюро погоды, аккуратно, два раза в день запускал гелиевые шары с радиозондом, переводил небесные тайны на язык цифр: скорость ветра, температура, влажность. Послушать прогноз погоды на нашем семейном языке называлось «послушать Марика». «Парит в облаках», – говорил про него Додик, разводя руками. И было непонятно – одобряет он, недоумевает, сожалеет?