– Молчи, – продолжил голос старосты, – и слушай. Я ухожу. Дверь не заперта. Но я обязательно вернусь, слышишь? Ты все поняла?

Она нащупала руку старосты и пожала. Похоже, такой ответ его устроил.

– Позаботься о Рике. Не спускай с него глаз. И еще, Валона… – Он помолчал. – Не слишком-то доверяй Пекарю. Я его не знаю. Поняла?

Потом что-то прошелестело, скрипнуло. Ушел. Валона приподнялась на локте. Тишину нарушало лишь сопение Рика и ее собственное дыхание.

Она крепко зажмурилась в темноте и принялась думать. Почему староста, который знает все-все на свете, так отозвался о Пекаре? Ведь тот их спас и патрульных он ненавидит? Так почему?

На ум пришло только одно: Пекарь уже был там, на улице. И когда тучи окончательно сгустились над их головами, принялся действовать. И действовал быстро. Словно все было подстроено заранее, а Пекарь только того и ждал. Странно, очень странно. Если бы не слова старосты, она бы сроду об этом не подумала.

Громкий, насмешливый окрик расколол тишину:

– Эй! Ты еще здесь?

Валона окаменела в луче света. Немного придя в себя, натянула простыню до самого подбородка. Луч метнулся в сторону. Она сразу узнала говорившего. В полумраке темнела приземистая мощная фигура, подсвеченная опущенным фонариком.

– Надо же, я думал, ты тоже с ним уйдешь.

– С кем, сэр? – пискнула Валона.

– Со старостой. Ты же знаешь, что он смылся. Не юли.

– Сэр, он вернется.

– Это он тебе так сказал? Что ж, дурак будет, ежели вернется. Патрульные его схватят. Если он не тупой, твой староста, то сообразил, что дверь была отперта неспроста. А ты разве не собираешься бежать?

– Я подожду старосту.

– Ну-ну. Долгонько же тебе придется ждать. Ладно, уйдешь, когда захочешь.

Луч скользнул по полу, выхватив из темноты бледное и худое лицо Рика. Тот сморщился от яркого света, плотнее смыкая веки, но не проснулся.

– Сама уходи, когда заблагорассудится, а его оставь, – голос Пекаря сделался задумчивым. – Надеюсь, ты меня понимаешь? Решишь уйти – дверь открыта, но не для этого парня.

– Он просто несчастный больной… – испуганно начала Валона.

– Да? Как раз такие мне и нужны. Он останется здесь, заруби себе на носу.

Луч фонарика продолжал светить прямо в лицо спящему Рику.

Профессор Селим Юнц уже целый год сгорал от нетерпения. Беда в том, что к нетерпению, сколько ни старайся, притерпеться нельзя. Скорее наоборот. Прошедший год научил его тому, что саркская бюрократия суеты не терпит. Особенно с учетом того, что государственными служащими были в основном уроженцы Флорины, подчеркнуто блюдущие свое достоинство.

Однажды Юнц поинтересовался у старины Абеля, транторского посла, прожившего на Сарке так долго, что, кажется, даже его ботинки успели пустить тут корни, почему саркцы позволяют работать в государственных учреждениях тем, кого искренне презирают.

Абель с прищуром посмотрел на него поверх бокала с молодым вином.

– Политика, Юнц, всего лишь политика. Утилитарная генетика пополам с саркской логикой. Сарк – крошечная, никчемная планетка, которая имеет вес только до тех пор, пока контролирует Флорину, этот неисчерпаемый золотой прииск. Вот почему каждый год они носятся по тамошним полям и деревням в поисках подающей надежды молодежи и отправляют ее на Сарк для обучения. Посредственности остаются на госслужбе заполнять бланки и шлепать печатями, а по-настоящему умных возвращают на Флорину руководить поселками. То есть назначают так называемыми старостами.

Профессор Юнц был прежде всего пространственным аналитиком, и смысла в словах Абеля не углядел. О чем не преминул тут же объявить. Абель ткнул в него корявым старческим пальцем. Зеленоватый блик содержимого бокала упал на ребристый, изжелта-серый ноготь, сгладив его цвет.

– Не быть вам управленцем, Юнц, сразу видно. Так что не обращайтесь ко мне за рекомендацией – откажу. Ну, посудите сами. Цвет флоринианской нации, оказывается, беззаветно предан Сарку, ведь пока они служат своим хозяевам, те холят их и лелеют. Стоит только повернуться спиной к Сарку, и их в лучшем случае ждет возвращение к существованию обычного флоринианца, а оно, друг мой, ой как нелегко.

Посол одним глотком осушил бокал и продолжил:

– Кроме того, ни старосты, ни флоринианцы, оставшиеся на Сарке, не могут иметь детей, если не хотят потерять свой социальный статус. Даже от флоринианок. О браках с саркскими женщинами речь вообще не идет. Следовательно, лучшие флоринианские гены непрерывно выводятся из обращения, так что со временем население Флорины будет состоять из дровосеков да водоносов.

– Но ведь тогда Сарк останется без чиновников, разве нет?

– Ну, это вопрос весьма отдаленного будущего.

Профессор Юнц припомнил этот разговор, сидя в приемной министерства по делам Флорины и с нетерпением ожидая, когда падут бюрократические препоны, в то время как клерки-флоринианцы носились по бесконечному канцелярскому лабиринту.

Перед ним появился пожилой чиновник, состарившийся на служебной ниве.

– Профессор Юнц?

– Да.

– Следуйте за мной.

Табло со сменяющимся номером или беспроводной флюороканал были бы столь же эффективны, но там, где рабочая сила ничего не стоит, прогресс не востребован. Рабочая сила… Занятно, но ни в одном государственном учреждении Сарка он ни разу не видел работниц. Флоринианки не имели права покидать планету, исключения делались лишь для домашней прислуги, которой также было запрещено иметь детей. А о связях флоринианцев с саркианками и речи быть не могло, как сказал Абель.

Юнца жестом пригласили сесть к столу секретаря замминистра. Должность была высвечена на столешнице. Разумеется, ни один уроженец Флорины не мог подняться выше уровня простого клерка – неважно, сколько реальных нитей управления сосредоточивалось в их белых руках. Сам министр и его заместитель были, естественно, саркцами, и хотя Юнц вполне мог повстречаться с ними на каком-нибудь светском рауте, попасть к ним на прием в министерстве не было никакой возможности.

Он сел, изнывая от нетерпения: до цели оставалось всего ничего. Клерк внимательно изучал дело, переворачивая каждый исписанный убористым почерком листок так, словно там содержались все тайны вселенной. Он был довольно молод (видимо, недавний выпускник), светлокожий и светловолосый, как все флоринианцы.

Профессора Юнца охватил атавистический трепет. Сам он был очень смуглым уроженцем Либейра. В галактике было немного планет, подобных Флорине или Либейру, то есть населенных исключительно белокожими или чернокожими людьми. В основном преобладало нечто среднее.

Кое-кто из дерзких молодых антропологов выдвигал даже гипотезы, что население таких планет, как Либейр, принадлежит к иной, хотя и конвергентной, эволюционной ветви. Представители старой школы встречали в штыки теорию эволюции, в которой конвергенция видов приводит к возможности их скрещивания. Меж тем скрещивание происходило, следовательно, настаивали они, существовала некая планета-прародина, где люди уже делились на подгруппы с различным цветом кожи.