Он облокотился на угол шкафа из орехового дерева, наполненного редким фарфором. Пальцем приоткрыл крышку табакерки и взглянул прямо на Феликса, который стоял в нескольких метрах от него, прислонясь к подоконнику.

Улыбка медленно сошла с его лица.

— Что с тобой, Феликс? — спросил он тихо, не сводя глаз с лица друга. — Между тобой и Сесиль всё в порядке?

Феликс отвёл взгляд, словно его уличили во лжи. Несколько мгновений он не отрываясь смотрел на цепочку от часов, которую крутил вокруг пальца.

— Ничто не совершенно, — выдавил он наконец. И добавил: — Она чудесная девочка. — С минуту он молчал, чувствуя на себе взгляд Карла. Тот наблюдал за ним и ждал. — Ты знаешь, я не лёгкий человек, — продолжал он, играя тонкой золотой цепочкой. — Нам пришлось притираться друг к другу Так всегда в браке. Учишься не ждать невозможного и стараться быть довольным тем, что имеешь, — ин резко поднял голову и взглянул на друга. — Сесиль — чудесная девочка, — повторил он с горячностью. — Ни у одного мужчины не было лучшей жены.

— Хорошо, пусть будет так. Но вопрос остаётся. Что с тобой, Феликс? Не говори мне, что всё в порядке, потому что я не поверю тебе.

Феликс снова опустил глаза. Слова складывались в его рту давили на губы. Он хотел рассказать другу, что во время концерта Женни Линд[92] мучительная боль и пульсация в голове заставили его закричать и убежать со сцены. Он хотел рассказать ему о своём тайном визите к знаменитому врачу на Харли-стрит и о беспомощном, холодном, почти сердитом выражении глаз этого человека. «Я мог бы наговорить вам много глупостей, герр Мендельсон, и прописать какие-нибудь пилюли, но не стану. Боюсь, что вы правы и причиной ваших головных болей является какое-то органическое поражение. Но я не знаю какое, и никто вам этого не скажет. Когда-нибудь мы поймём, что происходит в нашем черепе, на сегодняшний день мы не знаем... С вас три гинеи, сэр». Какой смысл рассказывать подобные вещи? Зачем просить помощи, когда она не может быть оказана?

— Думаю, что я немного устал, — ответил он. — Но у меня нет ничего такого, чего не излечил бы хороший отпуск.

Карл захлопнул крышку и сунул табакерку в карман. Он подошёл к Феликсу и обнял его за плечи. Он ничего не сказал, но Феликс почувствовал, что его друг каким-то образом догадался, потому что в его выпуклых глазах стояли слёзы.

В тот день, когда Феликс покидал Лондон, шёл дождь. В Дувре дул штормовой ветер, который согнал пассажиров вниз, в их каюты. «Attwood» сделался стонущим кораблём, раскачивающимся, как пьяный моряк, на белых пенистых гребнях волн. После морской качки Феликс был рад снова почувствовать под ногами твёрдую почву и несколько минут ходил словно по седьмому небу. Поездка в экипаже через ухоженные нормандские фермы привела его в хорошее настроение. Он прибыл в Париж на следующий вечер, и, хотя опоздал на несколько часов, Шопен ждал его на станции.

— Bohze Моу! — воскликнул он, когда наконец разглядел своего друга, спускающегося с подножки дилижанса. — Я думал, что ты никогда не приедешь.

Они поехали в Place d'Orleans, где теперь жил Шопен. Его слуга приготовил лёгкий ужин, и они поели в маленькой столовой с жёлтыми обоями. Ни один из них не имел большого аппетита. Они болтали о разных пустяках, чтобы скрыть тревожные мысли. Феликс был потрясён видом друга и встревожен частыми приступами его кашля. Голос Шопена, который никогда не был громким, сделался просто шёпотом, едва долетавшим до него через довольно большой стол. У Феликса кольнуло сердце. «Он тоже смертельно болен», — с горечью подумал он.

На десерт слуга принёс большую миску с дымящимся шоколадом, который поставил возле хозяина.

— Как видишь, топ ami, я всё ещё люблю шоколад, — улыбнулся Шопен, перехватив взгляд Феликса. — Я пью его несладким и специально приготовленным для меня в Бордо — ещё один из моих экстравагантных капризов.

Они не спеша обсуждали новые сочинения своих коллег-музыкантов, сравнивали издателей, обменивались безобидными сплетнями об общих друзьях.

— Новая опера Мейербера...[93] — начал Шопен, но, закашлявшись, быстро достал из кармана носовой платок и прижал его ко рту. — Извини, mon cher Феликс, — продолжал он со слабой улыбкой, — мои лёгкие составляют мне плохую компанию. Как я говорил, новая опера Мейербера — последний крик моды. Некоторые люди рождаются в рубашке успеха. — Он поднял свою чашку, сделал маленький глоток и тихо рассмеялся. — Я не принадлежу к их числу.

Феликс с удивлением посмотрел на него:

— Мне казалось, что у тебя дела идут хорошо.

— Это иллюзия. Если бы я на неделю перестал давать уроки, то не смог бы заплатить арендную плату... — Он пожал плечами и продолжал: — Кстати, ты слышал о последней связи нашего друга Листа с принцессой Каролиной Уитгенштейн? — Ещё один короткий смешок. — У этого человека страсть к принцессам.

— И каждая соответствует его вкусу, — заметил Феликс с улыбкой. — Принцессы не хуже любых других женщин, а их бельё иногда лучше.

Фредерик с минуту смотрел в свою чашку.

— Ференц — странный человек, — произнёс он задумчиво. — Сноб и святой, шут и мистик, короче говоря, гений. Ты знаешь, что он написал дуэт для двух фортепьяно на одну из твоих тем?

— Нет. — Феликс был явно удивлён. — Он никогда не посылал его мне.

— Он не был опубликован, но у меня есть рукопись. Если хочешь, можем завтра сыграть.

Вскоре после ужина они ушли в свои комнаты. Долгое время Феликс слышал мучительный кашель друга, проникающий сквозь тонкую перегородку. Бедный Фридерик, одинокий и больной, вдали от своей семьи, от своей любимой Польши... Бедный Фридерик... бедный Феликс... бедные все... Жизнь есть грустная фуга на тему крушения иллюзий. Стоило ли Всевышнему создавать мир? Феликса окутала тихая печаль, он закрыл глаза и наконец погрузился в сон.

Проснулся он усталым и угнетённым.

— Я планировал пробыть в Париже несколько дней, — сообщил он за завтраком, — но думаю, что завтра уеду. Хочу встретить мою жену во Франкфурте и поехать с ней в Швейцарию в отпуск.

— Понимаю, — тихо сказал Шопен. — Тебе нужен отпуск, ты выглядишь утомлённым.

— Во всяком случае, мне не хочется ни идти в оперу, ни посещать моих издателей, ни встречаться с друзьями. Не хочу даже видеть мою дорогую мадам де Ротшильд. Кстати, как она?

— Как всегда, прекрасно. Она была очень добра и прислала мне немало учеников. Много раз приглашала меня к обеду в Париже и в её Chateau de Ferriere. — Он прищурил в улыбке глаза. — Я посвятил ей одну из своих баллад[94]. Это мой лучший способ выполнения общественных обязательств.