Сам Мартин Кехлер, покрытый потом, улыбавшийся, с голыми волосатыми руками, высовывающимися из-под запятнанного кровью передника, был занят беседой с упрямой женщиной с острыми чертами лица, которая спорила с ним через щель рта, почти не двигая губами. Наконец она согласно кивнула, и мясник отхватил кусок мяса от туши, взвесил его под пристальным взглядом покупательницы и бросил на стол для рубки.

— Что она там делает наверху? — прорычал он с праведным гневом, отчего его лицо приобрело ещё более красный оттенок.

Повернувшись, он открыл дверь, находившуюся позади него, вытянул толстую шею и выпустил обойму ругательств в сторону своей невидимой супруги.

— Поторопись с этой бумагой, слышишь? — закричал он. Его слова прогудели сквозь жилые комнаты наверху. — Здесь люди ждут.

Женский голос просочился с чердака вместе с заглушающим его звуком шагов. Повернувшись к своей привередливой покупательнице, мясник снова приклеил к губам профессиональную улыбку и объяснил, что у них закончилась обёрточная бумага, но его глупая жена принесёт пачку с чердака.

Вскоре фрау Кехлер, наполовину скрытая кипой бумаги, которую она держала в руках, распахнула ногой дверь и прошла к прилавку, где водрузила свой груз со вздохом облегчения. Феликс, покинутый Сесиль, осматривающей толстый кусок стейка, наблюдал за тем, как жена мясника наклонилась и надула щёки, чтобы смахнуть слой пыли, лежащий сверху пачки.

— Ах! На этот раз у нас ноты, — просияла она, вытирая пот с бровей тыльной стороной ладони.

Муж грубо оттолкнул её в сторону, и его рука уже поднялась, чтобы завернуть покупательнице её кусок мяса. В этот момент взгляд Феликса упал на первую страницу. Кровь застыла у него в жилах и сердце остановилось, потому что там он прочёл слова, написанные архаичным и пожелтевшим почерком: «Страсти Спасителя нашего по Святому Матфею» Иоганна Себастьяна Баха.

— Я имею удовольствие информировать совет о том, что мы можем зачислить месье Фридерика Шопена в качестве нашего первого исполнителя зимнего сезона. — Феликс окинул взглядом благодушные лица сидящих за столом попечителей, сонно улыбающиеся ему в послеобеденной пищеварительной апатии. — Как вы хорошо знаете, месье Шопен не только выдающийся пианист, но также композитор исключительного таланта. Его выступления с Гевандхаузским оркестром ознаменуют новый шаг...

Совет попечителей Гевандхаузского оркестра считался самым изысканным клубом Лейпцига. Его одиннадцать членов избирались среди самых богатых и социально значимых горожан, которые домогались этого назначения в качестве отличительной метки и боролись за привилегию получить какое-нибудь ни к чему не обязывающее поручение. Под благосклонным председательством мэра заседания совета приняли характер добродушной дискуссии среди старых друзей. Мэр подчёркивал неофициальность заседаний, обходясь без большинства парламентских правил, позволяя курение и даже распитие коньяка.

— Конечно, — кивнул его светлость, засовывая сигару в рот. — Давайте обязательно пригласим месье Шопена. — Лично ему было всё равно. Ему хотелось, чтобы собрание скорее закончилось. На него снизошло настроение расслабленной влюблённости. Он хотел поехать к Ольге, снять высокий воротничок, врезавшийся ему в щёки, лечь в постель и ласкать упругое, гладкое тело любовницы. — Мы предоставляем вам назначить дату, — обратился он к Феликсу. — Какое число вы предлагаете?

— Начало декабря, ваша светлость.

— Отлично, — согласился мэр с выражением полного безразличия. Он схватил председательский молоток и бегло окинул взглядом попечителей: — Все согласны?

Собравшиеся кивнули головами, и он уже собирался опустить молоточек, когда Вильгельм Крюгер поднял свою паукообразную руку в робком, но требовательном жесте.

— Я не хочу злоупотреблять терпением совета, — начал первый член совета, прочистив горло, — но мы должны обсудить один вопрос, прежде чем дадим наше согласие на концерт месье Шопена.

Попечители взглянули на него со смесью скуки и любопытства. Христоф Мюллер ждал с молоточком в руке и раздражённым прищуром маленьких живых глаз. Что ему надо, этому типу? Уж не собирается ли он раздуть здесь ссору, как в городском совете?

— Пожалуйста, покороче, — бросил он.

— Мы все согласны с тем, что люди, участвующие в общественной жизни, независимо от области, должны подавать пример безупречного поведения, не так ли? — продолжал Крюгер, отвернувшись от мэра и обращаясь к другим попечителям.

Атмосфера в комнате резко переменилась. Члены совета уловили намёк на любовницу мэра и теперь выпрямились в своих парчовых креслах, предчувствуя приближение конфликта.

— Если те, кто занимает высокое положение, подают нам пример моральной распущенности, — говорил Крюгер, засасывая верхнюю губу, словно он вдыхал, а не выдыхал слова, — как мы можем ожидать повиновения и уважения от низших классов?

Мэр почувствовал, как волна гнева поднялась к его лицу, обдав жаром. Его рука, державшая молоточек, сжалась в кулак. Грязный, мерзкий ханжа. Если бы только он не был так могуществен и не знал так много...

— Мы отдаём должное вдохновляющей ценности этих замечаний, — вставил Мюллер с язвительной улыбкой, — но совет был бы благодарен, если бы почётный попечитель ограничил свои наблюдения вопросом, который мы сейчас обсуждаем, а именно концертом месье Шопена.

Крюгер проглотил упрёк с притворной кротостью:

— Я к этому и подхожу, ваша светлость. В течение нескольких лет месье Шопен демонстрировал возмутительный спектакль своей связи с женщиной-романисткой, называющей себя Жорж Санд. Так вот, как попечители общественного института, мы морально ответственны перед гражданами этого города, и я ставлю вопрос о моральном праве этого музыканта появляться в нашем гевандхаузском зале.

— Вы... что? — Слова Феликса прозвучали в наступившей тишине словно пистолетный выстрел, и попечители застыли в своих креслах.

— Я обращаюсь не к вам, герр директор, — бросил Крюгер через плечо.

— А я обращаюсь к вам, герр Крюгер.

Тот обернулся, его бледно-голубые глаза прищурились от гнева.

— Этот вопрос должен решать совет.

Феликсу показалось, что перед его носом захлопнули дверь.

— Это должны решать все. Месье Шопен — мой друг, и я не позволю оскорблять его в моём присутствии.

Мюллер вынул сигару изо рта и наклонился вперёд, готовый вмешаться. Его взгляд быстро переходил с Феликса на Крюгера, сравнивая их шансы. Как он знал из опыта, Крюгер был находчивым и опасным спорщиком; с другой стороны, Феликс был тёмной лошадкой. В своих отношениях с советом он всегда вёл себя корректно и сдержанно, стараясь воздерживаться от споров. Но теперь его губы были плотно сжаты, а глаза сверкали от гнева.

— Это не вопрос музыки, — прошипел Крюгер, поворачиваясь к мэру, — и я прошу совет запретить директору участвовать в этой дискуссии.