— Да зерно–то уж почти всё сжали, — ответил Роберт. — И потом, они оба ребятишки совестливые. Один забудется, так другой ему напомнит. Да и зачем Гибби спускаться на ферму каждый день? Пусть денёк побудет с Доналом, а на следующий день — в горы с овцами. Сегодня поучится, завтра подумает над тем, что выучил, — глядишь, только крепче запомнит. А если он когда тебе понадобится, оставь его дома, и дело с концом. Это ведь не школа, учитель не забранится!

Гибби воспринял их предложение с восторгом.

— Только вот что, сынок, — напоследок предупредил его Роберт, — берегись, чтобы тебя опять не схватили и не отстегали, ладно? А если спросят, как зовут, говори только Гибби и больше ничего.

Мальчуган рассмеялся и кивнул, и это было ничуть не хуже самого верного и твёрдого мужского обещания.

Для двоих мальчишек начались чудные времена. Донал тут же начал обучать Гибби эвклидовой геометрии и арифметике. Когда они уставали от математики, он читал своему пичуге главы из истории Шотландии, а когда и тут они честно выполняли свой дневной долг, наступал самый приятный и долгожданный час: они принимались за те романы и стихи, которые Доналу удавалось достать.

Приблизительно в это время Доналу впервые попался «Потерянный рай», но он мало что в нём понял. Однако стоило ему начать читать его вслух для Гибби, он, как и прежде, увидел, что уже само внимательное присутствие младшего братишки отзывалось в нём каким–то духовным эхом и помогало понять смысл прочитанного. А когда ни один из них не понимал, о чём идёт речь, они оба радовались уже тому, как величественно и раскатисто звучат торжественные звуки великой поэмы, не теряя своей красоты в устах простого пастуха с шотландским выговором.

Однажды они увидели, что на поле внезапно вышел егерь. В ту же секунду Гибби ничком кинулся в траву, готовый в любое мгновение сорваться с места и бежать. Однако егерь не стал подходить к ним близко.

Началась вторая зима, и с наступлением холодов Гибби снова натянул свой овечий тулупчик, а также штаны и башмаки, которые он сделал себе из оленьей шкуры шерстью вверх. Старики радовались, что он так тепло одет. Ещё им нравилось, что в такой одежде он напоминал им этакого собирательного святого — то ли Иакова, то ли Иоанна Крестителя, то ли того мужественного воина, который зимой спустился в ров и убил там льва — из большой Библии, принадлежавшей Роберту и содержавшей в себе многочисленные гравюры с изображениями этих персонажей. Вскоре в деревнях опять всколыхнулись прежние слухи, а к ним добавились и кое–какие новые. То один, то другой из местных ребятишек прибегал домой с рассказом, что видел мохнатого горного чёрта, бегущего по скалам с ловкостью козла. А однажды сынишка самого Ангуса, забравшийся высоко на гору, вернулся домой мертвенно–бледный от ужаса, говоря, что за ним вдогонку долго бежало какое–то страшное чудище. Правда, он ни слова не сказал о том, что швырял в овец камнями, не заметив рядом с ними пастуха.

Итак, в один прекрасный декабрьский день, не имея никаких неотложных дел, Ангус вскинул на плечо свою двустволку и отправился вверх по Глашгару, надеясь отыскать этого дикаря, который так пугает ни в чём не повинных детей. От него надо избавиться, это решено. Он, Ангус, не допустит, чтобы в его хозяйстве происходили всякие непонятные и неприятные вещи!

Ярко светило солнце, поддувал морозный ветерок. Около полудня Ангус увидел, наконец, нескольких овец, пасущихся в укрытом от ветра месте, где посреди вереска ещё виднелись клочки жёсткой травы. Чуть повыше овец на камне сидел Гибби. Хотя обычно он коротал время за книгой, на этот раз в его руках была свирель, которую Донал недавно помог ему сделать, и он пытался её опробовать, извлекая из неё то один, то другой звук и стараясь наиграть какую–нибудь мелодию. Он был так занят своей игрушкой, что не заметил появления Ангуса. Егерь же молча стоял и смотрел на него. Незнакомец был косматым, как Исав. Голова его была увенчана густыми соломенными лохмами (даже зимой Гибби не носил шапки), тело покрыто овечьей шерстью, а ноги полностью одеты в оленью шкуру мехом наружу. Оленью шкуру Ангус узнал издалека. Вообще, его возмущало только одно преступление — браконьерство; и теперь он решил что, видит перед собой незаконную добычу злостного преступника, хотя на самом деле сам продал эту шкуру кожевнику из соседней деревни, думая, что из неё выйдет несколько хороших спорранов.

Ангус вскипел от негодования и шагнул вперёд, скрежеща зубами. Гибби вскинул голову, узнал его и, немедленно вскочив на ноги, побежал выше по холму. Ангус, скинув с плеча ружьё и прицелившись, крикнул, чтобы тот остановился, но Гибби только прибавил скорость, ни разу не оглянувшись. От ярости потеряв рассудок, Ангус выстрелил. Один ствол у него был заряжен дробью, а другой пулей. Намереваясь выстрелить дробью, он перепутал курки и выстрелил из другого ствола. Пуля попала Гибби в правую икру, и он упал.

Однако она прошла сквозь мышцы, не задев артерии, и в следующее мгновение Гибби снова вскочил и побежал дальше, пока ещё не чувствуя боли. К счастью до дома было сравнительно недалеко, и он изо всех сил бежал туда, а впереди него нёсся Оскар: его однажды тоже случайно подстрелили, и теперь он смертельно боялся любого ружья. Даже с кровоточащей раной в ноге Гибби всё равно взбирался вверх по горе быстрее, чем преследовавший его негодяй, но вскоре боль всё–таки дала о себе знать, и чем меньше оставалось бежать, тем нестерпимее она становилась. Однако несмотря на это мучение, Гибби упорно летел вперёд, понимая, что, если Ангус схватит его и потащит вниз, в Глашруах, там ему придётся гораздо хуже.

В тот день ревматизм помешал Роберту уйти вместе со стадом, и сейчас он сидел с трубкой в углу возле очага, а Джанет снимала с огня сварившуюся картошку. Вдруг дверь распахнулась, в домик ввалился Гибби и тут же упал на пол. Старик отшвырнул трубку и поднялся, дрожа всем телом, но Джанет опередила его. Она упала на колени возле своего мальчика и рукой приподняла ему голову. Он был бледен, как мел, и не двигался.

— Смотри, Роберт! — воскликнула она. — У него кровь!

В то же мгновение они услышали, как к домику приближаются тяжёлые шаги. Роберт тут же понял, что произошло, и в неистовом гневе позабыл про ревматизм и старость. Как мальчик, он вскочил на стул, дотянулся до каменной полки и крепкой ещё рукой ухватил огромный, ржавый, старый меч, немало повидавший и послуживший на своём веку. Он два–три раза яростно дёрнул его за рукоятку, пытаясь вытащить из ножен, но тот не поддавался.

Шаги слышались уже у самой двери, и тогда Роберт, как палицу, ухватил меч за нижний конец и занёс его над головой, чтобы ударить противника круглым набалдашником рукоятки. Казалось, в старого седого пастуха вселился сам бог войны. Ярость тысячи предков кипела в его мирной груди. Его побагровевшие глаза сверкали, а лёгкие старческие волосы вздыбились на голове, как грива рассерженного льва. Не успел Ангус перешагнуть порог, как ему на голову обрушился страшный тупой удар, и он отлетел к стене.

— Вот тебе, Ангус МакФольп! — пропыхтел Роберт сквозь стиснутые зубы и ударил ещё раз, теперь уже кулаком.