Весь этот рассказ буквально выплеснулся из Мэдди. Она не отрывала от Нейта самого пристального взгляда, каким когда-либо смотрела на него – подобного двум лазерам, способным плавить стальные балки, – и рассказала ему о поездке к Сисси Кальбахер, пятой девочке, похищенной Эдмундом Уокером Ризом, той самой, которой удалось спастись. Мэдди пересказала мужу все, что ей поведала Сисси. А вот теперь открывала свою часть истории – то, как она, находясь в капсуле сенсорной депривации, начала вспоминать то, что с ней случилось.

– Я в то время жила в городе вместе с отцом…

Ее отец Дэнни служил в полиции. Именно он подтолкнул Нейта поступить на службу в правоохранительные органы. («Покойся с миром, Дэнни», – подумал Нейт. Бедняга умер от рака предстательной железы пять лет назад.)

– И поскольку папа был полицейский, у меня развился вкус на все, связанное с преступлениями. Я знала про угоны машин, про «насильника из Риппенхауза» и про деятельность местных банд. Папа старался оградить меня от этого, но… Я была бесконечно любопытной. И очень настырной. Я знала все. И про Эдмунда Риза. Знала про четырех убитых девочек и про пятую – которая исчезла, однако убитой ее не нашли.

Нейт сидел неподвижно, словно каменное изваяние, и молчал. У него в груди шевелилось жуткое предчувствие того, что их с Мэдди истории пересекутся, – однако помимо этого страха было также безумное, дикое, восторженное возбуждение. Предвкушение мгновения, когда он скажет: «О, а теперь послушай, что расскажу тебе я», готово было сжечь его дотла, превратив в горстку пепла.

Мэдди, до сих пор не моргнувшая ни разу, продолжала:

– Помню, как размышляла об этой девочке. Одинокой, оказавшейся в кромешной темноте, перепуганной, уверенной в неминуемой смерти. Понимаешь, для моего отца помогать людям было делом всей его жизни. Возможно, при этом он приносил в жертву себя. И семью. Не знаю. Но я хотела быть такой же, как он. Поэтому однажды ночью проснулась и начала кое-что мастерить. К тому времени во мне уже пробудился художник. В школе оценки у меня были ужасными по всем предметам, кроме английского языка и искусства. И вот я встала, прокралась через весь дом, стараясь не разбудить отца – он задремал в кресле перед телевизором, смотря выпуск новостей, как это происходило каждый день, – и нашла ножницы, скотч и картонные коробки.

– И смастерила Человека-коробку, – сказал Нейт.

– Да, именно тогда я смастерила Человека-коробку. И теперь вспоминаю, что, работая над ним, я… потеряла счет времени. Помню, как собрала материал. Помню, как принялась за работу. А затем… следующее мое воспоминание – он уже готов. Помню, что рядом со мной там кто-то был. Не отец, кто-то другой. Не знаю. Остальное по-прежнему… – И тут лоб Мэдди пересекли глубокие рвы отчаяния, отражающие ее борьбу с происходящим в голове. – Это невозможно объяснить. Но Сисси сказала, что Коробка находился в доме Риза, и он… и оно… да какая на хрен разница, – он спас ее, вонзив Ризу в ногу ножницы – мои ножницы.

– У меня есть кое-какие вопросы, – Нейт поднял руку.

– Выкладывай, крутыш.

– Обязательно выложу, если ты впредь не будешь называть меня крутышом.

Мэдди лишь пожала плечами. Но Нейт все равно спросил:

– Я хочу убедиться, что правильно тебя понял: ты говоришь, что этот Коробка был живой. Ну, каким-то образом оживший.

– Совершенно верно.

– И его смастерила ты?

– Снова в точку.

– И Коробка оказался там. В доме у Риза.

– Хет-трик! Три точных попадания!

– Как? Каким образом он туда попал?

Мэдди подалась вперед, и ее взгляд стал определенно безумным.

– Не знаю. Но Сисси сказала кое-что еще. Она сказала… сказала, что видела какого-то бородатого чудика, смотрящего в окно. Потом же она увидела меня. И я… я каким-то образом помогла ей.

«Бородатый чудик».

Все волосы у Нейта на затылке и на руках вытянулись по стойке «смирно». Он даже не знал, с чего начать, как построить свой ответ.

– Ну хорошо. Бородатый тип – мы к нему еще вернемся, Мэдди, и, честное слово, очень скоро. Я расскажу тебе кое-что такое, от чего вся эта чертовщина станет еще более странной, понимаешь? Но ты хочешь сказать, что была там. У Риза в доме, вместе с этой Кальбахер.

– Я так думаю. Что-то в таком духе. Вот последняя капля, Нейт: выйдя от Сисси, я села в машину, достала телефон и нашла в интернете газетные статьи того времени. Сисси привез домой к ее родителям полицейский.

– Хорошо. И что с того?

– Это был полицейский из большого города, не местный и не из полиции штата.

– Полицейский из большого города? – Нейт недоуменно заморгал.

– Я думаю, это был отец, – сказала Мэдди. – У меня… у меня сохранились какие-то воспоминания. Неясные и размытые, чтоб их, но я помню, как отец завез меня домой к бабушке – мать моей матери жила в квартале от нас – и сказал, что ему нужно отвезти домой одну девочку. Нейт, я думаю, это была она. Сисси. У нас дома.

– В Филадельфии?

– Да, в Филадельфии.

– Господи, Мэдди!

– И это был не единственный раз. – Она долго колебалась. – Такое повторилось.

– Повторилось? Что повторилось?

– Я мастерила разные вещи. И они… оживали.

Сначала Мэдди рассказала о Человеке-коробке, которого сделала недавно, – не отдавая себе отчета. Затем – о сове, улетевшей прочь. И о грубом портрете Эдмунда Риза, убийцы.

Нейт ответил не сразу. Ему требовалось какое-то время, чтобы поглотить услышанное. Впитать, переварить.

– Что с тобой? – озабоченно спросила Мэдди.

И тогда Нейт рассказал ей все, что было известно ему.

Рассказал обо всех тех случаях, когда видел отца, – и о том, что старик держал пистолет, но не в той руке. Описал высокого тощего человека из леса, с всклокоченной бородой и язвами на коже, у которого сломалась челюсть, когда он крикнул, и который просто… исчез. Также во вспышке молнии. Нейт рассказал о том, что рана у него на лбу не от падения, а потому, что была девочка, появившаяся из молнии и похищенная той же самой молнией – молнией, которая принесла с собой и хорошо знакомое лицо: лицо Эдмунда Уокера Риза.