посещал приходы; четыре алтаря пришли в полную негодность. А персонал, нанятый архидьяконом, так же, как и он сам, со своими профессиональными обязанностями не справлялись совершенно. Слава Богу, что подобное положение вещей не затянулось, о чем утверждал друг Хэйнса в своем письме.

˚Æ 1, – говорится в нем (довольно безжалостно намекая на «Второе послание фессалоникийцам»), – наконец-то взяли от нас. Бедный мой друг! В какой хаос вы оказались ввергнутым! Когда я в последний раз преступал его порог, клянусь вам, он был не только не в состоянии ни одну бумагу привести в порядок, он даже не слышал ни единого моего слова и абсолютно не помнил, по какому делу я к нему пришел. Но теперь, благодаря некомпетентной служанке и ковру, появилась надежда, что для выполнения необходимого дела не придется терять голос и терпение.

Это письмо я обнаружил под обложкой одного из дневников.

В усердии и энтузиазме нового архидьякона сомневаться не приходилось.

Если мне будет даровано время, дабы превратить всю путаницу хотя бы в подобие порядка, я искренне и с радостью присоединюсь к престарелым евреям, поющим благодарственный гимн, несмотря на подозрения, что большинство из них только шевелят губами.

Данную цитату я нашел в письме, а не в дневнике – по всей видимости, друзья доктора вернули всю его корреспонденцию пережившей его сестре. Правда, подобными рассуждениями он не ограничивался. Он тщательно и по-деловому изучал права и обязанности своих служащих и полагал, что на приведение дел в надлежащий порядок потребуется три года. И прогноз его казался верным. Но три года он занимался реформами, а обещанного «Nunc dimittis»[58] я так и не дождался.

Он нашел себе новое поле деятельности. До сих пор он был так занят, что редко появлялся на службе в соборе. Теперь же он увлекся самим зданием и музыкой. На борьбе его с органистом, пожилым джентльменом, работающим с 1786 года, я не стану останавливаться – эта война не окончилась победой какой-либо из сторон. Его же внезапный интерес к собору и его интерьеру принес более удачные плоды. Сохранился черновик его письма к Силванусу Урбану (которое, по-моему, он так и не послал), в котором приводится описание кафедр и сидений для духовенства. Как я уже говорил, они принадлежали к более позднему времени – началу ХVIII.

Сиденье архидьякона расположено в юго-восточном конце, с западной стороны от епископского кресла (теперь его по праву занимает воистину превосходный прелат, восхищающийся интерьерам Барчестерского собора), и выделяется очень любопытным орнаментом. Благодаря мастерству декана Уэста, чьими усилиями был создан интерьер хора, бостонная сторона церковной кафедры украшена тремя крохотными, но превосходными статуэтками, исполненными в гротескной манере. Одна из них представляет собой изящную фигурку кошки в крадущейся позе. Она выглядит такой живой, что сразу вспоминаешь о проворности, зоркости и ловкости, присущим грозному врагу мышиного племени. Напротив нее расположена фигурка на троне с атрибутами власти, но скульптор изобразил не какого-либо земного монарха. Ноги фигуры покрыты длинным одеянием, но ни корона, ни скуфья не в состоянии скрыть остроконечные уши и извилистые рога, которые выдают «адскую» принадлежность фигуры; а рука, покоящаяся на колене, устрашает на необыкновение длинными и острыми ногтями. Между этими двумя скульптурами стоит нечто, облаченное в длинную рясу. С первого взгляда его можно принять за монаха или «брата серого ордена», так как на голове у него капюшон, а балахон подпоясан веревкой. Но при ближайшем рассмотрении становится понятно, что данное предложение ошибочно. Рука, почти полностью спрятанная под одеянием, держит не веревку, а удавку, запавшие же черты кошмарного лица, которое не поддается описанию, иссохшая и потрескавшаяся плоть на скулах являются доказательством того, что перед вами сама Смерть. Эти скульптуры выполнены несомненно опытным резцом, и, ежели кто-либо из ваших корреспондентов сможет вдруг написать статью об их создателе, мое уважение к вашему бесценному изданию крайне увеличится.

В этом письме имеются и другие описания интерьера, а так как деревянная скульптура, о которой идет речь, ныне не существует, данное свидетельство представляет огромный интерес. Конец же письма стоит того, чтобы его процитировать:

Просматривая недавно счета капитула, я выяснил, что резьба на сиденьях выполнена не голландскими художниками, как то считалось прежде, а уроженцем нашего города или местности по имени Остин. Древесный материал – дуб, из рощицы неподалеку, известной как Святой лес, принадлежавшей декану и капитулу. Посетив не так давно приход, где и расположен сей лес, я выяснил у пожилого и почтенного священника, что по традиции, которой и по сю пору придерживаются в этих местах, для создания интерьера столь величественного здания, которое я, увы, неполно описал выше, выбираются старые деревья – дубы огромной высоты. Один из них, например, что посередине рощи, имел прозвище «Дуб-виселица». Имя это он получил оттого, что в земле у его корней было найдено множество человеческих костей, и в определенное время года те, кто хотел достичь успеха в делах, подвешивали на его ветки крошечные фигурки или куколок из соломы, прутьев и другого простого материала.

На археологических исследованиях архидьякона поставим точку и вернемся к его карьере. Первые три года он кропотливо трудился и пребывал в превосходном расположении духа и, несомненно, именно в этот период заработал явно заслуженную репутацию гостеприимного и учтивого человека, о которой упоминается в некрологе.

Но позже его настроение стало портиться – порой оно было очень мрачным, – и на его манере поведения это, должно быть, тоже отражалось. Свои страхи и горести он поверял дневнику – больше было некому.

Он был не женат, а сестра не постоянно жила вместе с ним.

Правда, я очень сомневаюсь, что в дневнике он писал всю правду. Приведу несколько отрывков.

30 августа 1816 года. Дни ощутимо становятся короче. Теперь, когда вся документация приведена в порядок, мне необходимо найти иное занятие по осенним и зимним вечерам. Меня очень расстроило, что здоровье Летиции не позволяет ей побыть со мной эти месяцы. Может быть, продолжить «Защиту епископства»? Возможно, это мне поможет.

15 сентября. Летиция уехала в Брайтон.

11 октября. Во время вечерней службы впервые зажгли свечи в алтаре. На меня это подействовало, как шок, – оказывается, я совершенно не выношу темноту.

17 ноября. Был сильно поражен резными украшениями на моей кафедре. Прежде я не обращал на них такого внимания. А произошло это по следующей причине.

Во время Magnificat[59] я, прости