Почти?..

– Я не пойду, – сказала девочка равнодушно.

Он помолчал. Поглядел на нее сбоку, будто пытаясь увидеть изнанку ее слов, и насколько им, этим словам, можно верить.

– Почему?

– Я не пройду, – она наконец-то повернула голову и ответила взглядом на его взгляд. – Я не могу… высота… нет, Танки. Я так устала… я посижу, а ты иди.

– То есть как – посижу? – переспросил он непонимающе.

За все время из пути Махи дважды порывалась вернуться. Отупевшая от отчаяния, от каждодневных усилий и страха, она порой бредила наяву – ей мерещилось, что отец ее жив и ждет ее. Или что ее родичи заступятся за нее, или что выяснится правда о ее отце, звание «дочери оттудика» будет снято с нее и не приведет на летящее с обрыва колесо…

– Скажи им правду, – бормотала Махи в такие минуты, глядя перед собой невидящими глазами. – Скажи им правду, Танки. Что оттудик не папа, а ты…

Он посмотрел на карниз над пропастью. Потом на сидящую девочку. Потом опять на карниз.

– Мы пройдем…

– Ты пройдешь. Я – нет.

– Как тебе не стыдно, – он захотел разозлиться, и это ему удалось. – Мы прошли большую часть пути. Теперь ты будешь портить мне нервы своими капризами?

Она вдруг поймала его руку и прижалась к ней губами.

Оторопевший, он не сразу догадался выдернуть ладонь:

– Ты что?!

– Танки, ты такой хороший, – сказала Махи шепотом. – Ты меня все тянешь, тянешь… Я больше не могу. Ты иди, пожалуйста, спасибо, что ты меня спас… Но мне надо отдохнуть. Я посижу. Ты иди…

Он снова посмотрел на карниз.

И вообразил себе, как идет по нему с девочкой на плечах.

И тут же зажмурился от ужаса: нет. С такой ношей на плечах этот путь непроходим. Не стоит и пробовать.

Зато в одиночку он пройдет наверняка.

– Ты иди, – повторила Махи, как заклинание. – Я устала. Я очень боюсь… высоты… я боюсь. Я устала. Ты иди.

Он почувствовал себя беспомощным. Слабым и глупым. Сопляком.

– Махи…

– Я тебе обуза. Я устала… Я посижу.

Она действительно уселась, привалившись спиной к камню, и лицо ее сделалось почти счастливым. Как у человека, который после долгого дня пути наконец-то вытянул затекшие ноги.

– Мы ведь почти дошли! – сказал он, и низкий голос его вдруг сорвался в фальцет. – Мы ведь идем ТУДА, я ведь тебе рассказывал, как там хорошо!..

– Я устала. Я туда не хочу… Ты иди.

Он закусил губу. Поднял глаза к небу, к осколку неба, заключенному в изломанную рамку горных вершин.

Оно долго будет ему помниться, это небо. Он знал наверняка. Не поможет, не подскажет, не даст совета – запомнится, как яркая картинка…

Рука его потянулась к поясу; Махи сперва не поняла, что он делает. Он выдернул из штанов ремень, сложил его вдвое, взял Махи под мышки и рывком поставил на ноги:

– Пойдешь?

Она часто моргала ресницами. Она еще не могла поверить, что с ней говорят всерьез – но выражение тупой усталости понемногу сходило с ее лица.

– Ты пойдешь или нет?

– Танки…

Он положил ее животом себе на колено:

– Ты пойдешь?!

Он ударил ее дважды или трижды. Он выбивал из нее, вопящей и царапающейся, выбивал оцепенение и покорность судьбе, и выбил, и, подняв, развернул к карнизу мокрым лицом:

– Ты пойдешь первой. А я пойду за тобой, и если ты вздумаешь повернуть назад…

Он замахнулся ремнем, и она закричала, прижимая руки к пострадавшему месту.

Дно ущелья, покрытое обломками скал, было далеко.

Сложенный вдвое ремень был рядом; она плакала, размазывая слезы по лицу.

Она легкая. Есть надежда, что и для него, идущего следом, останется шанс…

Уж за его-то спиной тропинка сделается совершенно непроходимой.

Махи ступила на карниз; он видел, как она выбирает дорогу. Правильно выбирает, точно ставит ногу, удерживаясь, цепляясь пальцами за мельчайшие выемки… Хорошо. Она выросла в горах, она легкая, молодец…

Он дождался, пока она отойдет от края, и ступил на карниз сам. Ждать не имело смысла.

Шелестел песок, льющийся из-под легких ног Махи. Если мы дойдем, думал бродяга, глядя в серо-коричневый узор скалы, если мы только дойдем, я…

Первый камень сорвался из-под его ноги как раз на половине пути – ухнул вниз, летел долго, ударяясь о другие камни и увлекая их за собой, летел, пока бродяга мучительным усилием подтягивался, искал новую опору, чувствуя, как выпрыгивает из груди сердце.

Махи стояла, прижавшись щекой к скале, ее опухшие от слез глаза казались огромными, как блюдца.

– Ничего, – он попытался улыбнуться. – Вперед.

И она пошла.

Ей оставалось пройти четверть пути. Всего четверть.

Из-под его ноги сорвался второй камень. И почти сразу – третий.

Ему казалось, что пустота, притаившаяся на дне ущелья, протянула невидимую мягкую лапу и взяла его за ногу повыше щиколотки.

Пот заливал глаза; сердце колотилось так, что, кажется, его слышит Махи, вот она подходит к краю карниза, вот сейчас…

Девочка обернулась.

– Вперед! – почти закричал он, чудом удерживаясь на полуобвалившемся, уже непроходимом карнизе. – Вперед, ну!..

Из-под ног Махи посыпался песок. Полетели мелкие камушки.

– Вперед!!

Это был один из тех камней, про которые он с самого начала знал, что они ненадежны.

Мгновение…

Махи больше не стояла на карнизе. Она висела, ухватившись одной рукой за едва заметный выступ, другой – за стебель угнездившегося в щели растения, сейчас эта сухая веревочка лопнет, не выдержав веса легкой, как пушинка, девочки…

– Махи!!

Не стоило кричать. Здесь случаются лавины.

Ему казалась, что она движется непростительно медленно. Как в замедленной съемке.

Тощая ящерка в рваном платье. Подтянула ногу… коленом нашла опору… еще… стебель держит… сыплется песок… пот заливает глаза, еще чуть-чуть, сейчас она выкарабкается, ну…

Махи встала. Потихоньку, приставными шажками, двинулась вперед; он смотрел, как она идет.

Через несколько секунд она была уже на той стороне ущелья. И сразу же села на землю, и вцепилась в нее руками.

Он хотел бы молиться, только не знал, кому.

Камни под его ногами проседали. Мысленно продолжая их движение, он видел себя, распростертого в воздухе, парящего, будто птица…