Мери гордо улыбнулась в ответ, словно по-другому и быть не могло. И сейчас, глядя на худое, бледное, но такое умиротворённое во сне лицо подруги, она подумала: может, оставить её тут одну до вечера и сбегать в табор? Как-нибудь уговорить цыган потерпеть ещё хоть несколько дней, сказать, что Дине гораздо лучше, что через неделю она сможет ехать вместе со всеми?

Девушка отошла от окна, склонилась над подругой. Та не услышала этого, не проснулась – и Мери решилась. Наспех предупредив баб в бараке, что она – ненадолго, что только быстро сбегает к своим и обратно, она схватила со спинки кровати шаль и кинулась за порог.

В бараках топили плохо, и тепло чувствовалось лишь около печи, но когда Мери выскочила на больничный двор, у неё всё равно остановилось дыхание от холода. Было послеобеденное время; из-за сгустившихся над городом снежных туч казалось, что уже смеркается. Мери плотнее закуталась в шаль и побежала, надеясь, что во время бега согреется. Она вихрем промчалась через несколько пустых, засыпанных снегом улиц, миновала безлюдную площадь с покосившейся церковью, пересекла пустырь и оказалась за городом. Мимо выбеленных пургой холмов вилась чёрная лента реки, и Мери должна была спуститься туда, к излучине, возле которой стояли цыганские шатры. Холод пробирал до костей, снег набивался в плохие, стоптанные ботинки, а дышать от быстрого бега становилось всё тяжелее, и в конце концов девушка перешла на торопливый шаг. И почти сразу замерла, услышав вдруг из придорожных голых кустов какие-то всхрапывающие звуки.

«Пьяный заснул», – подумала она и, помедлив, сделала несколько нерешительных шагов к кустам, чтобы растолкать непутёвого пропойцу и не дать ему, по крайности, замёрзнуть на снегу. Но никакого пьянчужки в кустах не обнаружилось. Вместо него там стояла и неприязненно смотрела на растерявшуюся Мери большая, грязная и очень сердитая свинья.

– Господи милосердный… – прошептала Мери. – Откуда ты взялась? Ты чья?

Свинья, разумеется, ничего не ответила. Ещё раз мрачно посмотрела на Мери крохотными глазками с белёсыми ресницами, презрительно всхрапнула и принялась ковырять рылом снег. Девушка охнула. Огляделась. Глубоко вздохнула, всеми силами пытаясь забыть о своём диком страхе перед любой домашней скотиной, кроме лошади. И сделала решительный шаг вперёд.

В глубине души у неё ещё теплилась надежда, что свинья испугается и убежит и она, Мери, конечно же, её не догонит. Но чушка даже с места не двинулась, продолжая с упоением рыться в смешанной со снегом грязи. Мери отломила дрожащими руками ветку, замахнулась и жалобно сказала:

– А ну пошла, зараза! Живо у меня!

К её величайшему изумлению, свинья недовольно хрюкнула и боком вылезла из кустов. На дороге она, правда, вознамерилась было тронуться к городу, но Мери, преодолев отвращение, схватила её за ухо и твёрдой рукой развернула в сторону цыганских палаток:

– А ну пошла! Пошла, пошла! Быстро!

Снег летел в лицо, слепил глаза, холодными каплями стекал по вискам, тая в волосах, но Мери уже ничего не чувствовала. В голове лихорадочно билось одно: любой ценой довести этого страшного зверя до табора, где сидят по палаткам голодные дети, и чтобы никто не попался навстречу, не отобрал… Вряд ли сей геройский план осуществился бы, вздумай свинья сопротивляться, но та вела себя на удивление спокойно. Несколько раз она, правда, всё же останавливалась, заинтересованная содержимым придорожной канавы, но Мери храбро хватала её за уши и, стегая хворостиной, тянула дальше по подмёрзшей грязи. «Господи… и это я! Княжна Дадешкелиани!» – вдруг мелькнуло в голове, и девушка даже усмехнулась. Потом тихо захихикала и наконец уже громко, на всю дорогу, рассмеялась, а когда несколько минут спустя поняла, что с ней случилась истерика, делать что-то было поздно: смех неудержимо рвался из горла, а по лицу, горячие, тут же застывающие на морозе, бежали слёзы.

Впереди уже виднелись верхи палаток и дым костров. Мери с огромным трудом подавила сжимающий горло хохот, вытерла лицо, в последний раз взмахнула хворостиной над щетинистой спиной хрюшки… и рядом вдруг послышался яростный рык: к ней бросились собаки.

Это были таборные псы – лохматые, вечно голодные, злые, почти дикие, и Мери поняла: сейчас её бесценной свинье придёт конец. Отчаяние придало девушке решимости; она подняла над головой прут и с громким криком кинулась прямо на оскаленные пасти:

– Прочь! Прочь пошли, не дам! Вон, проклятые! Ромалэ! Ромалэ! Ромалэ-э-э!

Мери успела только хлестнуть хворостиной по морде огромного чёрного кобеля и тут же повалиться в снег от собственного слишком резкого движения, когда услышала грозный крик: «Аври, бэнга!»[61], сопровождаемый свистом кнута.

– Кто здесь? Меришка, это ты?! Откуда ты взялась? – взъерошенный Сенька стоял на взгорке и примерялся ещё раз вытянуть кнутом собачью свору. – Чего они на тебя кинулись? Ты что зарёванная? Укусить, что ль, этот сукин сын успел?! Ты зачем примчалась, с Динкой что-то?..

– Нет, с ней всё хорошо, ей лучше… Он не укусил… – Мери вскочила на ноги, первым делом оглянулась в поисках драгоценной свиньи… и у неё чуть ноги не отнялись от облегчения, когда оказалось, что чушка на месте.

– Бог ты мой! – ахнул Сенька, увидев её добычу. – Ты где её взяла?! Во всей округе бабы третью неделю куры добыть не могут!

– Нечаянно… В кустах нашла… Сенька, миленький, её быстрее есть надо, а то не дай боже…

То же самое сказал Илья, когда чуть живая Мери и её свинья в кольце радостно гомонящих цыган вступили в круг между палатками.

– Живо резать, пока хозяева не нашлись! Учить вас, идолы?!

Учить никого не потребовалось: детвора тут же помчалась к недалёкому леску за хворостом, мужчины сгрудились вокруг свиньи, кто-то принёс топор, кто-то прибежал с ведром для крови и огромным ножом – и в мгновение ока земное существование неосмотрительно забредшей в кусты хрюшки было кончено. Огромный костёр горел, взмётываясь, казалось, до самых низких облаков, вокруг него немедленно образовалось чёрное пятно оттаявшей земли, рядом бегали с ножами и вёдрами повеселевшие женщины, дети плясали от радости, а несколько мальчишек встали дозором возле дороги – на случай, если появятся владельцы уже разделанной свиньи. Мери крутилась под ногами у цыганок, стараясь помогать, но её очень быстро и со всем почтением препроводили в шатёр Насти, где она почти насильно была уложена хозяйкой на перину.

– Девочка, милая моя, тебе поспать надо. Я же вижу, что ты насквозь прозрачная с недосыпу, совсем там разрываешься над нашей Динкой… Ляжь, родная, поспи, я тебя разбужу, когда мясо готово будет. И какая же ты умница, как только достать сумела! Не хуже цыганки любой! Всем нашим теперь праздник через тебя!

– Настасья Яковлевна, тётя Настя, мне ведь назад в больницу надо… Я обещала, Дина испугается, если меня не будет… – Из последних сил сопротивлялась Мери, но Настя придвинула к ней разноцветные подушки и укрыла синей в горошек периной.