– Гарнет не обратится в полицию, следовательно, не важно, кто и в каком из ярких образов тебя увидит. А после того как Гарнет сделает то, о чем его попросят, он и его дочь окажутся не в том положении, чтобы обращаться в полицию или вообще кому-то что-то рассказывать. Они вляпаются во все это по самое горлышко, так же глубоко, как и мы, – или глубже.

– Надеюсь, ты прав, – вот и все, что сказала Тилли.

Ей пора было уезжать. Мы договорились, где встретимся через час. Сандор и я сидели в кемпере, глядя на пару чулок, которые Тилли оставила для нас, – мы должны были натянуть их на головы. Но мы не надели их, во всяком случае пока. Сандор сказал:

– Не надо было мне это делать, малыш Джо. Это было ошибкой.

Думаю, он впервые признался мне, что сделал что-то неправильно. Это обозначало новый, интимный, этап в наших отношениях, ну, я на это так смотрел. У меня на душе потеплело. Я поднял раненую руку и, чувствуя, как в ней пульсирует боль, посмотрел на Сандора.

– Господи, – сказал он, – да я не имею в виду твою чертову руку. Ты сам нарвался на это, получил по заслугам. Я имею в виду то, что я трахнул твою сестру – или кем она тебе приходится. Не смотри на меня так – ты похож на собаку, которая держит на весу отдавленную лапу.

Я перебрался на водительское место, он сел рядом со мной, и мы поехали к условленному месту, длинной грунтовке, которая спускалась к реке и выходила к пешеходному мосту и броду. Там никогда никого не было. Вокруг стояла тишина. Здесь река неспешно переваливает через гряду из желтой гальки, а в воде много водорослей, напоминающих длинные зеленые волосы, и других растений, с листьями; наверное, это водяной кресс. Цветы уже распустились, с высоких стеблей свисали розовые колокольчики, в траве виднелись желтые лютики и белые маргаритки. Деревья здесь растут очень плотно, но в одном месте они расступаются, и между ними тянется длинный проход с зеленой и сочной травой, и можно видеть, как там пасутся коровы. Правильность линий, тишина – все это создает впечатление таинственности. В середине дня птицы не поют, только кукушки кукуют, но они кукуют целыми днями. Вот это кукованье мы и слышали, этот звук донимал меня, словно насмехаясь надо мной. В общем, он действовал мне на нервы.

Сандор сказал:

– Я бы не стал ставить на то, что у этой птицы был бы шанс, если бы у тебя, малыш Джо, было ружье.

Может быть, но я не уверен. Вряд ли я кого-нибудь убил бы. Потому что, убивая, ты забираешь жизнь, верно? А это конец всему, у живого существа больше ничего нет, это конец. Если бы люди больше думали об этом, о том, что это означает, они бы поменьше говорили об убийстве. Но я ничего из этого не сказал Сандору. Кукушка опять завела свою песню, она, должно быть, пролетела над кемпером – Сандор говорит, что они поют даже в полете.

Мы натянули чулки на головы. Не знаю, на кого я стал похож, но вид Сандора напомнил мне об одном фильме, который я смотрел по телевизору, о солдатах Первой мировой войны в противогазах, хотя чулок не очень-то похож на противогаз. Наверное, все дело в том, что под ним лицо исчезает так же, как под противогазом, а человек без лица перестает быть человеком, правда?

Было двадцать минут четвертого, когда мы приехали, и время тянулось медленно. После слов о том, чтобы застрелить кукушку, Сандор практически ничего не говорил. Я думал о том, что мне рассказала Тилли, и о старике, которого порезал Сандор, когда пытался ограбить его сейф. Что это было: магазин, банк, что-то еще? А может, это был частный дом? Все это никак не изменило моего отношения к нему, точно так же, как не изменило и отношения Дианы. Для любви все это не имеет значения. Я, видите ли, эксперт в любви, я такой же спец, как астроном – по какой-то звезде, которая так далеко, что он никогда ее не видел.

Без пяти четыре появился голубой «Кавальер», он медленно полз по дороге в нашу сторону. Девчонка по имени Джессика сидела на переднем сиденье рядом с Тилли. Пересечь реку можно было только вброд, и Тилли осторожно въехала на бетонные плиты, лежавшие на дне в двух-трех дюймах от поверхности воды. Девчонка рассмеялась, когда из-под колес в разные стороны веером разлетелись брызги. Она не знает, значит, она не знает, что что-то произошло, она думает, что «Энн» везет ее домой.

Мне не понравилось то чувство, которое пробудила во мне эта мысль, но что из этого? Ее неведение скоро закончится. Озадаченное выражение на ее лице появилось, кажется, в тот момент, когда Тилли вытащила ее из машины и повела к кемперу. Она, вероятно, сообразила, что что-то не так, когда вошла в кемпер и Тилли захлопнула дверь за ней. И еще она увидела нас, в масках.

Она не расплакалась, не закричала, а оглянулась на Тилли, снова посмотрела на нас и очень забавно сжала губы. У нее огромные зеленовато-голубые глаза, а волосы – ну, были – заплетены в две длинные, до талии, косички. Она повернулась к Тилли и сказала:

– А почему у них на лицах эти штуки?

Тилли ей не ответила, никто не ответил. Тилли сказала:

– Сядь. Иди и сядь напротив них.

Думаю, такое сказал бы любой ребенок. Интересно, сколько раз я слышал, как дети в телевизионных сериалах говорят такое?

– Я хочу домой.

Пока мы ждали, я – время от времени – поглядывал на ножницы, лежавшие на прилавке между плитой и холодильником, большие ножницы с длинными лезвиями и оранжевыми кольцами. Вечером в субботу их там не было, иначе я бы запомнил. Девчонка, то есть Джессика, не шевельнулась после того, как сказала, что хочет домой, она просто замерла, будто громом пораженная. Тилли стояла позади нее. Она взяла ножницы и одним быстрым движением отрезала обе косички.

Я тихо охнул. Хотя Сандор не издал ни звука, он резко отвернулся, как будто увидел нечто, что причинило ему боль. Джессика, сбитая с толку, медленно подняла руки и ощупала остатки косичек, ставшие короткими волосы.

Ему стало так плохо, когда он представил, какой ужас владеет Джессикой, как она нуждается в нем, как она озадачена, что совершенно неизбежно, что он даже застонал – так стонут те, кто не может в тишине выносить физическую боль. Неимоверным усилием воли он заставил себя прекратить думать об этом.

Сначала, что бы они там ни говорили, Пол был настроен звонить в полицию. В прошлом он бы сам первым осудил тех, кто, оказавшись в его ситуации, выполняет требования… террористов? Эти похитители – самые настоящие террористы, как бы мелок ни был тот, на кого направлены их действия, и как бы примитивна ни была их цель. Но за полчаса, прошедших до второго телефонного звонка, в полицию он так и не позвонил, просто ждал звонка. Пытаясь быть абсолютно честным с самим собой, он понял, что тон у говорившего отличается определенной властностью. Таким тоном обычно говорят представители правительственных кругов и судебных органов, закончившие знаменитые частные школы и прославленные университеты. Люди сразу верят тому, что говорят таким тоном, несмотря на то что раньше этот тон их не раз обманывал.