В Чикаго сегодня чудесный день. В этом мире Джейсон Дессен погиб два года назад в автомобильной аварии.

Я вхожу в художественную галерею в Бактауне, стараясь не смотреть на уткнувшуюся в книгу женщину за стойкой. Смотрю на стены, увешанные картинами, главная тема которых – почти исключительно озеро Мичиган.

Представленное во всех временах года.

Во всей цветовой гамме.

Утром, днем и вечером.

– Если что-то понадобится, дайте знать, – не поднимая головы, говорит женщина за стойкой.

– Художник – вы? – уточняю я.

Дама отодвигает книгу и выходит из-за стойки.

Идет ко мне.

Последний раз я видел Дэниелу так близко в тот вечер, когда помог ей умереть.

Выглядит она потрясающе – в облегающих джинсах и черной, заляпанной акриловой краской футболке.

– Да, я. Дэниела Варгас.

Меня она явно не знает. Не узнает. Наверное, в этом мире мы так и не встретились.

– Джейсон Дессен.

Женщина протягивает мне руку. Я пожимаю. Рука знакомая – немного шершавая, крепкая, рабочая. Рука художника. На ногтях краска. Я еще помню, как эти пальцы пробегали по моей спине.

– Прекрасные работы.

– Спасибо.

– Мне нравится ваша увлеченность одной темой.

– Писать озеро я начала три года назад. Оно такое разное в разные времена года. – Дэниела показывает на картину, около которой мы стоим. – Это одна из первых моих попыток. Вид с Джунуэй-Бич в августе. В конце лета, в ясные дни, вода приобретает такой светящийся зеленовато-синий оттенок. Почти тропический. – Она проходит дальше. – А в октябре бывают такие вот дни – сумрачные, облачные, и тогда вода окрашивается серым. Мне это нравится, потому что вода и небо почти неразличимы.

– А какое время года вам нравится больше всего? – спрашиваю я.

– Зима.

– Правда?

– Она самая разнообразная, и восходы зимой такие эффектные… В прошлом году, когда озеро замерзло, у меня получилось несколько лучших картин.

– А как вы работаете? На пленэре или…

– В основном с фотографий. Иногда, летом, ставлю мольберт на берегу, но больше всего мне нравится работать в студии, так что где-то еще я пишу редко.

Разговор застопоривается. Дэниела бросает взгляд на стойку. Наверное, хочет вернуться к книге.

Она оценила мой наряд – линялые джинсы из благотворительного магазина и потрепанную клетчатую рубашку – и пришла к выводу, что покупать я, очевидно, ничего не стану.

– Галерея ваша? – спрашиваю я, хотя и знаю уже ответ.

Просто хочу послушать ее.

Продлить этот миг, насколько возможно.

– Вообще-то, она кооперативная, но поскольку в этом месяце выставлены мои работы, то и командую здесь я.

Художница улыбается.

Вежливо. Не более того.

И отходит от меня.

– Если я могу еще чем-то…

– Думаю, вы очень талантливы.

– Вы очень любезны. Спасибо.

– У меня жена художница.

– Местная?

– Да.

– А как ее зовут?

– Э… вы вряд ли ее знаете, да и мы больше не вместе, так что…

– Жаль.

Я опускаю руку, трогаю растрепанную нитку, которая все еще, несмотря ни на что, держится на моем безымянном пальце.

– Дело не в том, что мы не вместе. Просто…

Я не договариваю – хочу, чтобы Дэниела сама попросила договорить.

Проявила чуточку интереса, перестала смотреть на меня как на чужака, потому что мы не чужаки.

Мы прожили вместе жизнь.

У нас есть сын.

Я исцеловал тебя с головы до пят.

С тобой я плакал и смеялся.

Возможно ли, чтобы нечто столь могучее в одном мире не просочилось так или иначе в другой?

Я смотрю Дэниеле в глаза, но ни любви, ни узнавания, ни любопытства в них не вижу.

Ей всего лишь немного не по себе.

Она ждет и хочет, чтобы я ушел.

– Не желаете чашечку кофе? – предлагаю я.

Дэниела улыбается. Ей уже определенно некомфортно.

– После того как вы закончите, конечно.

Если она согласится, Аманда меня убьет. Я уже пропустил встречу с ней в отеле. Мы намеревались вернуться в куб сегодня, после полудня.

Но соглашаться Дэниела не собирается.

Она закусила губу, как делает всегда, когда нервничает, несомненно, пытаясь придумать, как смягчить ответ, как не обидеть категорическим отказом, но я вижу, что все уже решено и она лишь набирается смелости, чтобы опустить молот отказа на мою задницу.

– Знаете что? – говорю я. – Не надо. Извините. Я поставил вас в неудобное положение.

Черт!

Я просто умираю.

Одно дело, когда поворот от ворот тебе дает незнакомка. И совсем другое, когда облом случается с матерью твоего ребенка.

– Мне пора идти, – говорю я.

И направляюсь к двери.

Дэниела даже не пытается меня остановить.

ОСТАЛОСЬ АМПУЛ: 16

Каждый Чикаго, где мы побывали на этой неделе, встречает нас голыми деревьями, сорванными и размазанными дождем по тротуару листьями. Я сижу на скамейке через улицу от моего особняка, кутаясь от утреннего холода в пальто, которое купил вчера в благотворительном магазине за двенадцать долларов из другого мира. Пальто пахнет стариковской кладовкой – нафталиновыми шариками и обезболивающей мазью.

Аманда осталась в отеле наедине со своим блокнотом.

Я соврал ей, сказал, что иду прогуляться, освежить голову и выпить чашечку кофе.

Вижу себя. Я выхожу из передней двери дома, быстро спускаюсь по ступенькам на тротуар и направляюсь к станции метро, где сяду на поезд, идущий по пурпурной линии до кампуса Лейкмонт-колледжа в Эванстоне. На голове у меня наушники с системой шумоподавления. Скорее всего, я слушаю какой-нибудь подкаст – научную лекцию или очередной выпуск «Этой американской жизни».

Судя по дате на первой странице «Трибьюн», сегодня 30 октября: с того вечера, когда меня под угрозой оружия захватили и вышвырнули из моего собственного мира, прошел почти месяц.

Иногда кажется, что я уже годы путешествую в кубе.

Я даже не знаю, в скольких Чикаго мы успели побывать.

Все начинает смешиваться.

Этот Чикаго – самый близкий к настоящему, самый похожий, но все же не мой. Чарли ходит в чартерную школу, а Дэниела работает графическим дизайнером. Фрилансером.