Позиция удобная для наблюдения. Глядя через забор, огораживающий мой задний дворик, вижу окно второго этажа.

Это главная спальня.

Мимо окна проходит Джейсон.

Это не Джейсон-2. Мир не мой – это я знаю точно. Ближайшие магазины и рестораны не те. И машины у этих Дессенов другие, не такие, как у нашей семьи. И Джейсон поплотнее меня.

На секунду в окне появляется Дэниела. Привстает на цыпочки, задергивает шторы.

Спокойной ночи, любовь моя.

Дождь льет сильнее.

«Крыша» понемногу проседает.

Поеживаюсь от холода.

* * *

Восьмой день на улице. Сегодня сам Джейсон Дессен бросил в мою коробку бумажку в пять долларов.

Никакой опасности нет.

Узнать меня невозможно.

Обгоревшее на солнце лицо. Небритый. Вонючий бродяга.

Народ в нашем квартале отзывчивый и щедрый. Каждый день мне удается собрать денег на скудный ужин и оставить немного про запас.

Каждую ночь я сплю в переулке за домом 44 по Элеанор-стрит.

Это превращается в какую-то игру. Каждый раз, когда свет в главной спальне гаснет, я закрываю глаза и представляю себя на его месте.

С ней.

В некоторые дни я чувствую, что теряю рассудок.

Аманда однажды сказала, что ее прежний мир начинает восприниматься ею как призрачный, и теперь я понимаю, что она имела в виду. Мы ассоциируем реальность с материальным – со всем тем, что воспринимается нашими органами чувств. И хотя я постоянно говорю себе, что в Южном Чикаго есть куб, который может перенести меня в мир, где будет все желаемое и необходимое, в существование такого места мне самому больше не верится.

Моей реальностью – и с каждым днем все больше – становится этот мир. Где у меня нет ничего. Где я – бездомное, грязное создание, вызывающее лишь сострадание, жалость и отвращение.

Неподалеку, посередине тротуара, стоит другой бездомный, во весь голос ведущий разговор с воображаемым собеседником.

А разве я другой? Разве мы оба не затеряны в мирах, которые не соотносятся больше с нашей личностью? Не соотносятся по причинам, влиять на которые мы не можем…

Самые пугающие моменты – те, что случаются с возрастающей частотой. Моменты, когда идея волшебной шкатулки даже мне представляется бредом сумасшедшего.

Однажды вечером, проходя мимо винного магазинчика, я обнаруживаю, что могу позволить себе бутылочку.

Тогда я выпиваю целую пинту «Джей-энд-Би»[6].

И оказываюсь в спальне дома номер 44 по Элеанор-стрит. Стою у кровати и смотрю на спящих Джейсона и Дэниелу.

Часы на прикроватном столике показывают 3:38, и хотя в доме мертвая тишина, я настолько пьян, что чувствую, как бьется пульс о барабанную перепонку.

Восстановить цепь приведших меня сюда логических рассуждений я не в состоянии.

В голове только одна мысль – все это у меня было.

Когда-то.

Эта прекрасная, как сон, жизнь.

И в этот миг, когда комната идет кругом и слезы текут у меня по щекам, я и в самом деле не знаю, была ли та моя жизнь реальной или воображаемой.

Я делаю шаг к кровати – с той стороны, где лежит Джейсон. Глаза мои уже привыкли к темноте.

Он мирно спит.

Я так хочу того, что принадлежит ему! Хочу настолько, что чувствую это на вкус.

Я бы сделал все что угодно, чтобы заполучить его жизнь. Занять его место. Представляю, как убиваю его. Душу́ или стреляю в голову и вышибаю ему мозги.

Представляю, как пытаюсь быть им.

Как пытаюсь принять эту Дэниелу в качестве моей жены. Этого Чарли в качестве моего сына.

Буду ли я когда-нибудь воспринимать этот дом своим?

Смогу ли спокойно спать ночью?

Смогу ли смотреть Дэниеле в глаза и не думать о страхе на лице ее настоящего мужа за две секунды до того, как я отнял у него жизнь?

Нет.

Нет.

Нет.

Просветление – болезненное, пристыжающее – приходит ровно в тот миг, когда потребность в нем остра, как нож.

Бремя вины и все эти мелкие разности превратили бы мою жизнь здесь в невыносимый ад.

Я никогда не приму этот мир как свой.

Не смогу.

И не хочу.

Я – не тот человек, который сейчас спит передо мной.

Меня не должно здесь быть.

Выхожу из комнаты. Спускаясь вниз, ловлю себя на том, что, даже обдумывая этот вариант, я уже отказывался от поисков моей Дэниелы.

Отпускал ее.

Списывал со счетов как нечто недостижимое.

Может быть, так оно и есть. Может быть, у меня нет ни малейшего шанса отыскать обратный путь к ней, Чарли и моему идеальному миру. К той песчинке на бесконечном пляже.

Но у меня еще осталось две капсулы, и я не опущу руки, пока не использую все возможности.

* * *

Я иду в благотворительный магазин и покупаю новую одежду – джинсы, фланелевую рубашку, черный бушлат.

В аптеке приобретаю туалетные принадлежности, а еще блокнот, пару ручек и фонарик.

Снимаю комнату в мотеле, выбрасываю старую одежду и принимаю самый долгий в своей жизни душ.

Вода с меня сбегает серая.

Стою перед зеркалом и вижу себя прежнего. Разве что скулы стали заметнее, а щеки втянулись.

Сплю долго, за полдень, а потом еду на поезде в Саут-сайд.

На электростанции тихо, солнечные лучи косыми полосами делят генераторную на несколько частей.

Сидя у двери куба, открываю блокнот.

С самого пробуждения я размышлял над тем, что написала в прощальной записке Аманда. О том, что я ни разу не коснулся своих чувств.

Что ж…

Мне двадцать семь лет. Целое утро я проработал в лаборатории, и все идет так удачно, что я готов отказаться от вечеринки. В последнее время я часто так и делал – пренебрегал друзьями и какими-то социальными обязательствами ради того, чтобы провести еще несколько часов в «чистой комнате».

В первый раз я замечаю тебя у дальней стены заднего дворика, когда стою на веранде, потягивая «Корону» с лаймом и мысленно все еще пребывая в лаборатории. Наверное, мое внимание привлекает то, как ты стоишь, зажатая в угол высоким, гибким парнем в облегающих черных джинсах, которого я знаю как завсегдатая этого клуба друзей. Он художник или что-то в этом роде. Имени его я не помню, но помню, как отозвался о нем недавно мой приятель Кайл: «А, этот парень трахает всех подряд».