Вырубова пишет, что «редко кого Государь “не любил”, но Он “не любил” Родзянку, который приехал в Ставку требовать удаления Протопопова, принял его холодно и не пригласил к завтраку, но зато Родзянку чествовали в штабе!.. Видела Государя вечером. Он выглядел бледным и за чаем почти не говорил. Прощаясь со мной, он сказал: “Родзянко ужасно меня измучил, я чувствую, что его доводы не верны”. Затем рассказал, что Родзянко уверял Его, что Протопопов будто бы сумасшедший!.. “Вероятно с тех пор, что я назначил его министром”, – усмехнулся Государь. Выходя из двери вагона, Он еще обернулся к нам, сказав: “Все эти господа воображают, что помогают Мне, а на самом деле только между собой грызутся; дали бы Мне окончить войну”». (А. Вырубова).

Нет, Государю эти люди не дадут окончить войну. Они понимали, что с победой Императорской России все их планы рухнут навсегда, и потому вся их злоба в тот момент была направлена против своего же единомышленника, посмевшего ослушаться «их» и принять назначение его Государем министром внутренних дел.

Но назначение Протопопова было крайне неудачным, он не оказался на высоте возложенной на него миссии. Без административного опыта, он не был приспособлен к тем сложным задачам управления в такое трудное время. Как и все, что шло из Думы, было не серьезно, нетрудоспособно и легковесно. Таким же был и министр внутренних дел А.И. Хвостов, тоже член Думы и человек, не сумевший вести себя так, как требовало достоинство министра Российской Империи. И как была права Государыня, когда Она писала Государю: «Где у нас люди, я всегда себя спрашиваю и прямо не могу понять, как в такой огромной стране, за небольшим исключением, совсем нет подходящих людей?» Государыня во многом была права и в своем письме от 14 дек. 1916 года. Она писала о том, что впоследствии, уже в эмиграции, говорили многие: «Будь Петром Великим, Иваном Грозным, Императором Павлом, сокруши всех. Я бы повесила Трепова за его дурные советы. Распусти Думу сейчас же. Спокойно и с чистой совестью перед всей Россией Я бы сослала Львова в Сибирь. Милюкова, Гучкова и Поливанова – тоже в Сибирь. Теперь война и в такое время внутренняя война есть высшая измена. Отчего ты не смотришь на это дело так, Я, право, не могу понять?»

В стране же появилась усталость от войны. Упадочные настроения все больше распространялись по всей России. Циммервальдское воззвание распространялось успешно в рабочей, студенческой и полуинтеллигентской среде. Это настроение охватывало и левые фракции Думы – трудовиков и социал-демократов и, конечно, рабочую секцию Военно-промышленного комитета. Пораженческие настроения имели успех. Но все русское общество, науськиваемое прогрессивным блоком, винило во всем власть. Деятели прогрессивного блока, участвовавшие во всяких особых совещаниях, конечно, знали, как много было сделано властью для достижения победы. И зная все это, они продолжали утверждать, что власть «никуда не годится».

П. Милюков как лидер прогрессивного блока усиленно готовился к «штурму власти». Еще раньше его соратником по партии и блоку В. Маклаковым была напечатана статья в газете, которая называлась «Безумный шофер» и в которой проводилась мысль, что шофер, не умеющий править машиной, должен быть удален силой, если он сам не хочет уступить место «опытному вожатому». Все это, конечно, с радостью читалось повсюду, так как все понимали, о ком пишет Маклаков.

Но к открытию Думы 1 ноября 1916 года, после перерыва занятий, блок в лице своего лидера Милюкова готовил свою речь, в которой он открыто, нагло и цинично осмелился обвинить в измене Ее Величество Государыню Императрицу.

В своей «исторической (так ее назвал английский посол Бьюкенен) речи Милюков начал так: «Ядовитая сила подозрения уже дает обильные плоды. Из края в край земли русской расползаются темные слухи о предательстве и измене. Слухи эти забираются высоко и никого не щадят. Увы, господа, эти предупреждения, как и все другие, не были приняты во внимание. В результате в заявлении 28 председателей губернских управ, собравшихся в Москве 25 октября этого года, вы имеете следующие указания: «мучительное, страшное подозрение, зловещие слухи о предательстве и измене, о темных силах, борющихся в пользу Германии и стремящихся путем разрушения народного единства и сильной розни подготовить почву для позорного мира, перешли ныне в ясное сознание, что враждебная рука тайно влияет на направление хода наших государственных дел. Естественно, что на этой почве возникают слухи о признании в правительственных кругах бесцельности дальнейшей борьбы, своевременности окончания войны и необходимости заключения сепаратного мира».

Далее Милюков патетически восклицает: «…как вы будете опровергать возможность подобных подозрений, когда кучка темных личностей руководит, в личных и низменных интересах, важнейшими государственными делами».

Назвав затем имена Штюрмера (тогда Председателя Совета министров), Распутина, кн. Андронникова, митр. Питирима, Манасевича-Мануйлова, Милюков процитировал австрийскую газету «Neue freie Presse», в которой говорилось о «победе придворной партии, которая группируется вокруг молодой царицы».

Все эти имена Милюков называл из статей немецких и австрийских газет, как «Berliner Tageblatt», «Der Bund» и др. Помимо этого Милюков привел какие-то газетные слухи о каких-то дамах, проживавших в Швейцарии, и которые якобы были теми лицами, которые близки к «германофильским» кругам русского правительства.

«Пропасть между думским большинством и властью стала непроходимой. Мы потеряли веру в то, что эта власть может нас привести к победе», – важно вещал Милюков. В своей речи Милюков, передавая все эти сплетни и клеветнические измышления под видом «раскрытия тайн первостепенного значения», часто повторял вопрос: что это, глупость или измена? И в конце заявил: «как будто трудно объяснить все только глупостью».

Мельгунов, подробно анализируя эту речь Милюкова, говорит: «В действительности “историческая” речь со стороны конкретного материала, легшего в той, что касается “измены”, абсолютно не выдерживает критики. Милюков считал себя в праве бросать тяжелые обвинения на основании более чем зыбком, что и побуждало эти обвинения на крайне правом фланге Думы рассматривать, как инсинуацию и клевету. Милюков заявил, что он “не чувствителен к выражениям Замысловского (“клеветник”!)» («Легенда о сепаратном мире»).

Но, несмотря на то что речь Милюкова была явно демагогической, лживой и недостойной настоящего общественного деятеля, на что претендовал этот оратор, она нашла шумное одобрение в «передовых» и «прогрессивных» кругах, в великосветских салонах и у членов Императорской Фамилии. И только член 2-й Думы Марков имел мужество тут же в Думе спросить Милюкова: «А ваша речь глупость или измена?» – на что Милюков с самомнением ответил: «Моя речь – есть заслуга перед родиной, которой вы не сделаете».

Опять-таки Мельгунов в своей «Легенде о сепаратном мире» говорит о речи Милюкова: «Обличительная демагогия – иначе назвать речь Милюкова нельзя – всегда имеет и свои отрицательные стороны. Гнусное слово “измена”, брошенное без учета отзвука в России и за границей, могло способствовать лишь тому, что ров между Верховной Властью и общественной оппозицией действительно стал непроходим».