– Что угодно, но пацан останется в каталажке.

– Разрешите мне воспользоваться заклинанием похищенного ока. Если он подбивал к бунту…

– Творец! Я сам знаю, что этот рыжий дурак невиновен! Но мы не должны прощать! Сегодня они швыряют в полицию камни, а завтра снесут ворота и будут купаться в прудах и кормить чумазое отродье конфетами! И кто-то же это напечатал!

Серпис ткнул Нэю листок. Колдун зачитал вслух:

«Рыбаки! Помните Левиафанову ночь! Требуйте лекарства для своих детей…»

– Такие листовки кто-то распространяет в Кольце.

Нэй принюхался к черным буковкам.

– Домашний станок. Дорогущий. И бумага стоит дороже лодки.

– Опять провокация?

– Большинство рыбаков безграмотны. Десяти лет не прошло с тех пор, как милорд построил рыбацкую школу и позволил их детям получать начальное образование.

– При всем уважении, – воскликнул Серпис, – не представляю, чтобы житель Оазиса печатал такую крамолу, подстрекая нищую сволочь к восстанию. В любом случае, – он забрал у Нэя листовку, – пусть разбирается Сорель. Политика не касается полиции. А Коффин… – Серпис осекся. Нэй раскладывал на столе, среди разобранных канареек и шестеренок, три полоски мелованной бумаги.

– Это пригласительные билеты. Сегодня во дворце праздничный ужин в честь маркиза Алтона. Не желаете ли выгулять дочерей? Знаю, вы давно хотели поболтать с министром Дамбли.

– Георг, – застонал кнутмастер. – Вы режете меня без ножа.

…В башню они возвращались через виноградники и ухоженное кладбище.

– Спасибо, – негромко сказала Лита. – Я ручаюсь, Билли…

– Знаю. – Нэй смотрел на надгробия с высеченными именами горожан. Здесь, под ивой, лежала и его мать, гувернантка при дворе Маринка. Речников и капитанов хоронили в Реке. – Кто-то вознамерился нарушить Гармонию.

– В Кольце она давно нарушена. Разве не справедливы требования снабжать лекарствами умирающих от туберкулеза? Разве старик, у которого отняли последнюю лодчонку, или женщина, не способная прокормить детей, – разве они не мечтают бросить в самодовольного сержанта камень?

– Это не твоя забота. Ты сыта, у твоего отца теперь водятся монеты.

– Тебе никогда не понять нас, придворный колдун.

Они обогнули мраморную усыпальницу.

– Венона Банти сгорела заживо в Пыточной.

– О… – Лита заморгала. Опустились уголки ее рта.

– Ты не рада?

– Я редко радуюсь смертям. Чьим бы то ни было.

– Она бы радовалась твоей смерти, поверь.

– Этим мы и отличаемся. Что произошло?

– Кажется, она творила заклятие и самовоспламенилась.

– Странный день, – сказала Лита.

– День еще не закончился. Ты готова принимать ванну? Вечером мы приглашены на ужин к милорду.

Но Лита не слушала про ужин. На слове «ванна» она завизжала так, что потревоженные воробьи вспорхнули с ветвей.

* * *

При появлении кардинала Томас Дамбли встал и склонил голову.

– Ваше высокопреосвященство, – произнес министр со всем фальшивым почтением.

– Рад вас видеть, Томас. – Кардинал Галль протянул руку с массивным кольцом тыльной стороной ладони вверх, но Дамбли сделал вид, что не заметил этого. Не хватало еще целовать стариковскую коричневую кисть, торчащую из широкого рукава красной рясы.

– Вы должны извинить меня за ожидание, – хрипло сказал кардинал.

– Пустяки. Мне было о чем подумать.

– Как? А, хорошо. Наш разговор подкинет вам новых мыслей.

– Не сомневаюсь.

– Позвольте. – Кардинал приподнял дрожащую руку, на этот раз чтобы пригласить гостя прогуляться.

Они вышли из комнаты, в которой Дамбли прождал более часа, и спустились по лестнице во внутренний двор. Кардинал часто останавливался. Дамбли терпеливо ждал, пока долговязый старик, напоминающий хищную птицу, откашляется. Он словил себя на глупой забаве: если свести глаза к носу, то фигура Галля превращалась в длинное кровавое пятно, прореху в мутном воздухе.

– Кха-кха… Слышал, вас можно поздравить с должностью казначея.

Дамбли промолчал.

Они попали в атрий здания, расположенного за Храмом Распятого Человека и скрытого от глаз зевак высокими стенами и цеховым каналом. Дамбли удалось откопать (утро он провел в архиве), что прежде здание принадлежало знатному семейству. Основательное, угрюмое, с каменными башенками и подвесными переходами.

Во дворе сновали клирики и монахи. Что-то носили, раскладывали – Дамбли не вникал. Вдоль стен, одна над другой, тянулись открытые галереи, соединенные внешними лестницами. В углах атрия горели светильники, хотя солнце еще стояло в зените. Фонтан в центре – символ Гармонии – давно не использовался по назначению, мрамор почернел от грязи.

Кардинал остановился, из его тощей груди вырвалось сиплое клокотание. Он достал шелковый платок и приложил ко рту. К старику бросились три служки в белых одеяниях, но Галль отогнал их взмахом руки.

– Вы в порядке? – спросил Дамбли.

– Мое здоровье в крыльях Господа, единство которого отказывается признавать тот, чье время истекает. Кха! Почитание мнимых богов есть путь в рабство духа. Идолопоклонничество! – Кардинал тяжело и шумно отдышался. – Но милорд уперт не только в вопросах веры. Он живет в старом, изгаженном, изувеченном мире. Он не понимает… Кха-кха… – Кардинал обвел рукой двор. – Что вы скажете об этом, Томас?

Дамбли внимательно осмотрелся.

На расставленных рядами столах лежали груды ткани. Восточный бархат, восхитительная шерсть, подкладочный шелк, переливающийся атлас. Материи угольно-черные, темно-синие, как Река в грозу, и небесно-голубые. Алые, горчичные, изумрудные. Некоторые ткани меняли цвет, когда министр хоть немного наклонял голову. Другие столы были завалены рубашками, халатами, юбками и горжетками. Еще здесь были шляпы на любой безумный вкус: в форме башни, женских губ, речной волны, крыльев; украшенные драгоценностями и бархатными лентами; широкополые и ветвящиеся. В некоторых спрятался бы фамильяр придворного колдуна, например куница Георга Нэя. Дамбли отметил также разнообразие башмаков, сумочек, кошельков и украшений.

– Что вы видите, казначей?

– Э-э… товар. Контрабанду.

– Я хочу, чтобы вы увидели будущее. А будущее за частной коммерцией.

– Ну…

– Никаких «ну», Томас. И прочь всякие «но». Грядут перемены. Война неизбежна…

Томас заозирался. Наткнулся взглядом на служек, которые следовали за ними по пятам. У мальчиков были такие бледные и непроницаемые лица, что Дамбли подумал о марионетках. Безумно красивых марионетках.