но я не могу оторваться от Ленинграда и моей органичной балтийской темы. Надо довести ленинградские дела до конца. Так и напишу ему.

Настроения в стране бодрые… Война, может быть, и не кончится в 1942 году, но созданы предпосылки для успешной борьбы…

…Сегодня тихо, глаза и душа привыкли к виду города. (А приезжающих он потрясает…)

Везде вскапывают газоны, грядки. Узнал адрес витаминного завода — Дегтярный, 5. Говорят, что, если полторы недели принимать сосновый экстракт, цинга проходит. Проверю!..

24 мая 1942 года.

Воскресенье.

Сдана Керчь, но это не даст немцам «ключей к Кавказу».

Вспоминаю отца и мать. Отец мощный, около ста килограммов весу, деятельный, бодрый, многосторонний, обожавший жизнь, общество. Он сумел на седьмом десятке уехать на море, плавал, загорал до коричневого оттенка… Был прост, горд, не любил мелкую карьеристическую среду, предпочитая «людей искусства». Одевался просто, ходил быстро, очень быстро, рассекая толпу. Как мне горько, что осенью 1939 года я так и не застал его в живых и, придя из Таллина, мог только поклониться его могиле. С. К. приняла его последний вздох.

И мать… Работящая, скромная, в своей комнатке в больнице, где прослужила до пенсии. Читала женщинам газеты, трактовала, как могла, сообщения; обучала детей французскому и немецкому языкам; мечтала на старости лет о комнатке в Москве, чтобы видеть Волю и Бориса (меня с братом).

Из быта. Семья избалованная, из технической интеллигенции. Красное дерево, картины, золото, серебро. Вымирали от голода, но вещи берегли. Осталось двое — и продолжают «беречь вещи». Чтоб прокормить мужа, жена поступила в грузчики — «дают первую категорию», но бережет вещи… «Ну как же я отдам часы, ведь это мозеровские… Или туфли? Что я буду носить после войны? Пусть останутся…» И сидит эта пара на кухне, пара странных собственников в осажденном социалистическом Ленинграде.

…Поздно вечером поехал в город… По Литейному мосту идет колонна женщин с мешками и ранцами — на огородные работы. Навстречу — отработавшие группы, видимо, с Финляндского вокзала.

Штаб и Политуправление размещены в здании Ленинградского электротехнического института. Мне кажется, что здесь чем-то лучше… Нет «ассоциаций», связанных с голодной дистрофической зимой, с мраком, с дымом, холодом, выбитыми окнами…

Занимался оборудованием комнаты. Это 47-я аудитория на четвертом этаже. Большая светлая комната, из окон видны крыши, сады. Вдали — Петропавловский шпиль. Рядом — Ботанический сад. Отличная столовая и салон. Квартиры не дали (разобрало начальство)… Ну и ладно… Проживем… Пусть на новом месте будет лучше, чем на старом…

…У нас пять коек в комнате: моя, три койки для группы и одна для шофера. За черным коленкором — койка и столик С. К… Три рабочих стола, два шкафа…

25 мая 1942 года.

Продолжаем оборудование: электропроводку, мытье полов, окон, расстановку столов, шкафов и пр. Приятно, что книги в шкафу рядом, у окна. Что еще нужно? Стол, стул, хорошая бумага, перо, чернила, книги, койка?.. И поменьше «ведомства».

…Окидываю взглядом события одиннадцати месяцев. Молодежь на войне хлебнула житейской горечи и правды; изменилась, стала опытнее, в чем-то тверже, в чем-то суше. Громадность масштабов горя и бед не позволяет все вместить. Человек защищается эгоизмом, выключает многие реакции, чтобы «сердце не лопнуло».

Только после войны придут оценки, перспективы, общий объективный взгляд на события, анализ, определившееся самопознание советского общества. Народ сделал воистину много. Выносливость русского народа выше европейской. Гитлер в определении наших возможностей просчитался. Он не учел сокровенного в русском народе — его души, его упорства, его скрытых внутренних сил.

Я сам еще не могу разобраться в своих ощущениях, рожденных войной, вернее — синтезировать их… Это и глубокая радость: велик, могуч русский народ; это и неизбежная горечь, рождаемая человеческими муками, страданиями; это — некий холод наблюдений. Когда война кончится, жизнь покажет, что человечество, быстро оправившись, воспрянет и займется воспроизводством. Будет радостно от шума ребят, людского непрерывного кипения, напора, если не ударит третья мировая война (видимо, капиталистического блока против социалистического)… У нас героизм — явление массовое, рядовое; мы находимся в «повседневности» героизма, так, что ли? Люди сами своим поведением и отношением к происходящему меняют оценки и критерии. Таран — норма, осадный быт и пр. — норма, самосожжение танкистов — норма… Все это порождено глубоким патриотизмом, верой в свою советскую правду.

Все это надо продумать.

В трибунале перечитываю ряд дел — надо для пьесы.

Мое решение — писать пьесу. Сценарий — это опять волокита. Комитет, режиссура, год съемок, а пьеса — это сейчас нужнее, и это мое, и только мое, дитя.

Пока тихо, хотя позавчера по району нашего нового места жительства — Политуправлению и штабу — был огневой налет. Один снаряд попал во двор (!)… Агентурят какие-то типы… За Карпов-кой взлетали ракеты (сигнализация диверсантов). В соседнем здании взяты явно вражеские субъекты. Будут выделены краснофлотские патрули.

Перед окнами остатки тропической оранжереи Ботанического сада… После осенней бомбежки стекла вылетели, тропические растения погибли. Сейчас Ботанический сад занимается рассадой, овощами, цветами. Попрошу пропуск, чтобы иногда гулять в саду. Военному совету сегодня из Ботанического сада прислали салат и укроп… 4-й отдел штаба пробует наладить рыбную ловлю и огороды.

С. К. худеет, седеет, у нее, кажется, признаки цинги…

Из Москвы вернулась Вера Инбер. Была в «Правде»… Илья Эренбург много работает, пишет по нескольку статей в день, ездит по заводам и частям, выступает. Совершенно измотан, но бьется.

Начались съемки документального фильма о КБФ по моему сценарию. Операторы до сих пор не получают военно-морского пайка. Не могут обеспечить людей, фиксирующих войну! Снят приход первого каравана Ладожской военной флотилии к нашему берегу; канонерские лодки берут по тысяче тонн груза.

Утверждают, что немцы уже использовали против Ленинграда ресы (?).

Геринг в своей