За день он с ней справился, к вечеру ведро было пустое. Работали мы в ту пору в ночную смену, проветривание в лаве было слабое, как только приступили к работе, Бернса начало пучить. Желудок не перерабатывал содержимое, пошло обильное выделение газов. Все прекратили работу и плевались, а Бернс всё выдавал новые и новые порции. Стоило ему чуть нагнуться, как выделения вновь повторялись, и по запаху, словно нашатырный спирт, действовал на слизистую оболочку глаз. Куртуков долго следил за этим делом, надеясь, что в конце концов это прекратится, но его надежды не оправдались. Приняв окончательное решение, сказал: «Бернс, иди домой, ты сегодня больной. Если ты останешься в лаве, то к смене мы не успеем закончить ремонтные работы, и задержится работа угольный смены». Так Бернс получил дополнительный отдых от того, от кого никогда не ожидал.

Некоторые ребята носили с собой в шахту вареную картошку в котелке. Один из них был молдаванин Дога, который работал в добычной смене. Он был ростом под 2 метра, это скудная еда, что нам подавали столовой, ему было как слону дробина. Недалеко от места работы он прибивал гвоздик или деревянный колышек в стойку, на который вешал котелок. Во время работы глаз не отводил от содержимого, чуть какая-нибудь остановка, тут же подбегает и грязными руками достает еду. Пока в котелке чего-нибудь имеется, оно ему покоя не давало.

Лава, которую мы обрабатывали, в данный момент была последняя на этой штольне, скоро здесь будут свертываться все работы и участок перейдет на другое крыло шахты где преимущественно залегают пласты угля малой мощности до 1м. Следом за продвижением лавы погашались выработки. Ежедневно на наряде напоминали нам, чтобы не останавливали в отработанном пространстве трубы, рештаки и прочее оборудование, а после смены складывали на уклоне, откуда они будут выдаваться на-гора.

После ЧП с Федей Клевновым, на некоторое время Иван Ефимович придерживал свои нервы, ни на кого не кидался, но перевоспитать себя за такой короткий промежуток времени – задача не из легких. Скоро всё было забыто, старое начинается снова. Командный стиль руководства и неограниченная власть вырабатывались десятилетиями, которая расшатывала нервную систему, если что-нибудь делали не так, как он хотел. Однажды случился аналогичный случай в конвейерном штреке. Электрослесарь Саша Драйт отбалчивал ставь труб, заваленных углем и затопленных водой, проложенных по почве ещё два года тому назад, при монтаже лавы. Одна из гаек так заржавела, что он никак не мог ее отболтить. Иван Ефимович стоял в стороне и наблюдал за этой сценой. Вдруг, как будто бешеная собака его укусила, он накинулся на слесаря. Ты, такой-сякой, с тебя толку нет никакого. Нецензурная брань во всю мощь летела из его уст. На самом деле это был один из лучших электрослесарей. Драйт терпел, терпел и вымолвил: Уходите отсюда ради Бога, Иван Ефимович, не мешай мне работать. От нервного перенапряжения лицо его покрылось бунцово-красными пятнами, он затопал ногами и пошло-поехало. Драйт долго терпел, пока он его допек, схватил молоток и бросился на начальника. Иван Ефимович пробежал через лаву за считанные минуты, а Драйт бежал следом за ним с молотком в руках. Участь одна для всех – карцер. Сегодня очередь за Сашей Драйт. Теперь я не раз вспоминал своего первого начальника участка Александра Николаевича, он придерживался гуманных идей. Человек родился чтобы делать добро, за что пользовался авторитетом, люди его всегда слушались и платили взамен там тем же.

После отработки мощного пласта, нас 10 человек оставили для демонтажа и выдачи оборудования. Горный мастер теперь у нас был свой парень – Вольф Николай Романович. До войны жил в Москве, где окончил техникум химической промышленности. У нас теперь была своя республика, никто на нас не покрикивал, а мы сами старались работать честно. В устье штольни, где был опрокид, где вагоны с углем опрокидывали в бункер. Те ребята, которые постоянно работали на опрокиде, натаскали за осень картошку с подсобного хозяйства и спрятали её обработанных печах с таким расчётом, что зимой будут по маленько после работы таскать домой. Мы эту картошку нашли. Теперь Николай Романович каждый день назначал дежурного по очереди. В его обязанности входило принести два-три ведра картошки, разжиечьь костер и довести картошку до кондиции. Притом костёр жгли внутри раскомандировки, где пол был разобран кем-то. Никто не думал, что сгорит эта избушка, все всё обошлось благополучно. Когда печенка была готова, сходить и пригласить всех на обед. Расстояние от устья штольни до места работы была недалеко. Все рассядутся вокруг костра и пошла печенка в вход за милую душу. Немного отдохнули и снова за дело. Это были золотые деньки в нашей жизни, когда мы работали на демонтаже.

Через месяц мы всё оборудование выдали и нас перевели в новую лаву. Знаменитая лава №17 была расположена в районе Биса, под рекой Малый Кандалеп. Мощность вынимаемого угольного пласта составляла 0,9м. Боковые породы, почвы и кровля, были представлены породами аргиллит, слабо устойчивыми, как глина. Сегодня цикл взяли, а на другой день лаву так зальет, что свободного пространства остаётся 0.5-0.6м. Крепежная стойка уходит в боковые породы. А самое неприятное было то, что по всей длине лавы сплошным потоком лила вода. Сперва этот участок хотели дать вольным, но потом передумали, зачем вольных людей угроблять, пусть здесь зона работает. Привода в лаве были качающие, рештаки между собой соединялись болтами. После каждого вынутого цикла рештаки с завальной стороны нельзя было отбалчивать, т.к. через рештачный ставь нельзя было просунуть голову. Тогда приходилось ручными лебедками тянуть вниз целую серию рештаков и у конвейерного штрека их разбольчивать. Качающие привод так крепко зажимало, что при помощи кувалды и ломика, лежа на боку, по целой смене долбили кровлю, которая лежала на приводе. Работать приходилось каждый день по две смены. Угольная бригада работала в другой лаве, а нам никто не мешал, хоть сутки не выходи на-гора. Мы носили брезентовую спецодежду, которая через 20 минут работы промокала насквозь. Если кто оправлялся по легкому, то одно удовольствие составляло в штаны, хоть на миг почувствуешь мизерную долю тепла. В этих адских условиях нас довели до отчаяния. После такой смены, промокшие до нитки, в зимнюю стужу, пока от лагеря дойдёшь до мойки, не дай Господь и врагу. Это невозможно описать, это надо самому испытать. Люди до того уставали, что жизнь теплилась чуточку, более 200г хлеба не могли есть. Организм переносил адские нагрузки, потому-что мы были молоды. Придя в зону,