Только это не шаги человеческих ног.

Это мягкий стук копыт.

Снова раздается «скрип-хлоп», и теперь уже мы оба знаем, что это такое. Я чувствую, как кто-то осторожно надавливает на стену с противоположной стороны, и сильно прикусываю губу. Финн вопросительно смотрит на меня, прижав палец к кнопке электрического фонаря. Я отчаянно трясу головой. Если и есть что-то хуже встречи с кабилл-ушти в такую поганую ночь, так это остаться без света.

Я начинаю осторожно зарываться в то сено, которое рассыпала вокруг нас с Финном; медленно, чтобы не издавать никакого шума. Финн тут же следует моему примеру. Уши Дав шевелятся, следуя сигналам с другой стороны стены. Если я напрягаю слух, то слышу мягкий стук копыт, ударяющих по мокрой земле… еще раз, еще… И выдох — не громче, чем шепот дождя на крыше.

Я не знаю, что там делает кабилл-ушти. Может, у водяной лошади уже пропал интерес к нам. Может, ее расхолодила изгородь, стоящая между нами. Я мысленно прослеживаю тот путь, который нам нужно пройти, чтобы добраться до дома: вокруг противоположной стороны сарая, потом вдоль двух секций изгороди, потом сквозь ворота, сооруженные из железных труб, и потом — пятнадцать футов до двери.

Возможно, одному из нас и удастся вовремя проскочить сквозь ворота. Но этого недостаточно.

Ночь темна и тиха. Я напрягаю слух, ожидая услышать еще один мягкий удар копыта. Внимание Дав сосредоточено на той точке, откуда в последний раз донесся звук. Финн почти полностью зарылся в сено и смотрит на меня. Его зубы крепко сжаты.

Над крышей шипит водяная пыль. Вода стекает по железу, по одной, по две капли зараз, издавая мягкий, едва различимый звук, когда капли ударяются о землю. Где-то вдали я слышу нечто похожее на гул автомобильного мотора. Ветер шевелит сено. С другой стороны стены ничего…

Дав вздрагивает.

Сбоку в сарай заглядывает длинная черная морда.

Это настоящий дьявол.

Я замираю, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не завизжать. Тварь черна, как брикет торфа ночью, а ее губы растянуты в ужасающей усмешке. Уши у водяной лошади длинные, и они зловещим образом направлены концами друг на друга, не как у лошади, а как у какого-нибудь демона. Чем-то они напоминают хвостики у акульих яиц. Ноздри тоже длинные и узкие, чтобы не пропускать в нос морскую воду. Глаза черные и слизистые — рыбьи глаза.

От лошади разит океаном. Это вонь отлива, когда на скалах остается разная гниющая дохлятина. Это совсем не похоже на запах лошади.

И эта тварь голодна.

Кабилл-ушти вытягивает шею, поверх изгороди заглядывая в сарай. Все, что разделяет нас и странно скалящуюся водяную лошадь, — три доски, которые я собственноручно, хотя и под наблюдением мамы, приколотила к столбикам. В каждую доску забито по три гвоздя, а не по два, поскольку пони, как объяснила мама, испытает, на прочность каждую из них.

И вот теперь черная как ночь водяная лошадь прижимается грудью к этим доскам. Не сильно. Слегка, так же как она толкалась в заднюю стенку сарая.

Гвозди скрипят.

Я слышу, как колотится мое сердце, а может быть, это сердце Финна, а может быть, оба они, и стук этот так быстр и громок, что я не в силах дышать. Мои пальцы стискивают сено, ногти впились в ладони.

«Мы спрятались, ты нас не видишь, уходи…»

Дав застыла, совершенно не двигаясь.

Кабилл-ушти рассматривает нас и разевает пасть, а потом издает звук, от которого у меня застывает кровь. Это шипящий выдох, и вместе с ним — странное пощелкивание, которое несется откуда-то из глубины горла: «Кшааааааааау…»

Дав прижимает уши, но не шевелится.

Сколько раз нам повторяли, что кабилл-ушти интересуются только подвижной добычей? Что двигаться — значит погибнуть?

Дав превратилась в статую.

Кабилл-ушти снова нажимает на доски. Доски и гвозди отзываются скрипом.

Я слышу, как вздыхает Финн. Вздох такой тихий, что я знаю: никто, кроме меня, его не слышит, да и я различаю только потому, что всю жизнь прислушиваюсь к каждому звуку, идущему от моего братишки. Это мягкий, испуганный, короткий вздох, какого я уже давно не слыхала от Финна.

А потом раздается вой.

Он доносится снаружи, с пастбища. И Дав, и кабилл-ушти сразу настораживают уши.

Вой звучит снова, и желудок у меня как будто проваливается куда-то вниз. Я думаю, что это еще один кабилл-ушти стремится к нам, прорываясь через изгородь с другой стороны, там, где всего лишь легкая ограда окружает пастбище, где нет даже трех гвоздей на доску, чтобы помочь нам остаться в живых.

Черное чудовище шевелит странными длинными ушами.

Опять кто-то завывает. Это похоже на плач младенца, и тут же я вижу, как шевелятся губы Финна. Мне почти ничего не видно, кроме его губ, остальное скрыто под сеном и в тенях.

Финн отчетливо, хотя и беззвучно, выговаривает:

— Паффин.

Звук повторяется, и теперь уже я его узнаю. Паффин, амбарная кошка, всегда ищет Финна, возвращаясь из своих дальних прогулок, и ее привлек свет в сарае. Она опять испускает протяжное мяуканье, тот младенческий плач, которым обычно зовет Финна. А Финн, когда бывает в настроении, отвечает ей тем же, и она идет на его голос, как на маяк.

Кошка снова мяукает, теперь ближе, и кабилл-ушти отодвигается назад.

В сером свете тумана, который поднимается от земли навстречу дождю, я вижу Паффин, спешащую к нам; ее хвост вопросительно изогнут.

— Мяу? — интересуется она.

Оскал исчезает с морды водяной лошади.

Паффин замечает пришельца только тогда, когда тот срывается с места. Изгородь трескается, как лист бумаги, доски разлетаются в сторону с таким звуком, словно рушится весь мир.

Кошка бросается бежать, а водяная лошадь мчится за ней, и от погони в ней разгорается голод. Обе они исчезают в тумане, и последнее, что я слышу, — это как копыта врезаются в землю, тормозя, а потом отчаянно кричит Паффин.

Финн закрывает лицо ладонями, с его рук сыплется сено, и я вижу, как вздрагивают его плечи.

Но я не могу об этом думать. Из головы у меня не выходит вот что: кабилл-ушти вернется и убьет моего брата.

Я хватаю Финна за плечо:

— Бежим!

У меня нет никакого плана, я просто знаю, что здесь оставаться нельзя.

Позади я слышу какой-то звук и так резко оборачиваюсь, что мышцы шеи пронзает болью. Мне требуется несколько секунд, чтобы узнать голос, произносящий мое имя.

— Пак!..

Это Гэйб, он перебирается через остатки изгороди, только что разнесенной вдребезги водяной лошадью. Гэйб шипит, беря меня за руку:

— Скорее! Он вернется.

Я настолько потрясена, увидев его, — вот именно сейчас, а не в какое-то другое время, — что поначалу даже не могу ничего сказать.