патриарха Тихона и его окружения. Главным кукловодом стал Е. А. Тучков, секретарь АРК и глава «церковного отдела» ГПУ, фигура в истории Русской Церкви столь же зловещая, сколь и омерзительная. Все его интриги по отношению к Церкви напоминали игру кошки с мышью. Патриарх, над которым продолжала висеть угроза суда, и архиереи-тихоновцы были у него в когтях и за неисполнение его требований в любой момент могли поплатиться свободой. Бывало, Тучков арестовывал то одного, то другого члена Патриаршего управления на один или несколько дней, а потом, как сытый кот, выпускал, демонстрируя «доброжелательство».

Одним из главных его поползновений были попытки запачкать патриарха и церковное управление связью с обновленцами. Расчет был прост – народ не простит Святейшему, что он допустил в Церковь обновленческую скверну, отшатнется от него. Посеется новая смута, пойдут расколы… Главный «церковный чекист» полагал себя, очевидно, мастером интриги и неординарным умом. Но была одна вещь, которой он не знал и, соответственно, не учитывал: Церковью через людей руководит Дух Божий, и если человек немощен, то Бог всесилен.

В августе 1923 года к патриарху обратился глава обновленческого «Синода» лжемитрополит Евдоким (Мещерский). Он предлагал начать переговоры для примирения обновленцев с патриаршей Церковью. Святейший хотя и согласился ради церковного мира, но иллюзий не питал. Его сомнения вскоре оправдались. На заседании комиссии архиереев, перед которой предстал Евдоким, лжемитрополит стал развивать идею, будто для преодоления раскола патриарху, на котором-де лежат тяжкие вины против власти и Церкви, необходимо добровольно отречься от сана. Стало ясно, что ни о каком восстановлении церковного единства с раскольниками и речи не может быть, коль скоро они упорствуют в своей лжи. Переговоры, едва начавшись, тут же завершились. Однако самозванный митрополит так не считал. Науськиваемый ГПУ в лице Тучкова, он начал бурную бумажную деятельность: опубликовал в официальной газете свое интервью, отправил послание в рязанское обновленческое управление, позже напечатал в «Известиях» свое письмо заграничному митрополиту Антонию (Храповицкому). И везде откровенно лгал: Святейший-де «совсем запутался» и «даже такие ближайшие сотрудники патриарха, как епископ Иларион, пришли к убеждению о необходимости, ради пользы Церкви, отречения патриарха от власти и… уже уговаривали патриарха согласиться на это отречение», чтобы затем «ждать над собой суда Собора епископов». Эти фантазии тут же подхватила печать. В газете «Безбожник», например, появилась заметка под броским заголовком «Капитуляция тихоновщины», сообщавшая, что тихоновцы готовы присоединиться к обновленческому движению.

Провокация «органов» могла бы быть успешной… если бы не столь наглый обман. Никакое «присоединение» к «красным попам», разумеется, православным не грозило. Но меньше чем через год Тучков решил повторно наступить на те же грабли. В мае 1924 года примиренцем выступил уже другой лидер обновленчества, главарь «живоцерковников» священник В. Красницкий. В одном из протоколов АРК той весны имеется постановление: «Поручить ОГПУ в имеющийся при Тихоне полуофициальный синод ввести ряд намеченных лиц, в том числе Красницкого…». В обмен на согласие святителя Тихона Тучков обещал узаконить нелегально существовавший при патриархе Синод. Это был весьма важный для Церкви вопрос – до самой смерти Святейший прилагал огромные усилия, чтобы учреждения церковной власти вышли наконец из полуподполья, куда их загнали коммунисты. Красницкий, якобы готовый покаяться за раскол, по словам чекиста, мог примирить советскую власть с существованием Патриаршего управления.

Вскоре состоялась встреча патриарха с Красницким. Тот подтвердил свое покаянное намерение. Был составлен проект Высшего церковного совета, куда вошел и «кандидат от власти». Но на этом готовность каяться у «живоцерковника» иссякла. Зато в газетах появилось его интервью, содержавшее всё ту же чушь о присоединении патриарха к обновленцам. А сам Красницкий нагло обосновался в Донском монастыре, по соседству со Святейшим. Вызванный вскоре на архиерейское совещание, он заявил, что войдет в новый Совет только в своем обновленческом сане (неслыханном для православных) «протопресвитера всея Руси». И не рядовым членом, а заместителем председателя. На этом все переговоры с ним резко оборвались. Патриарх Тихон подписал указ, ликвидировавший проект компромиссного Церковного совета. На одной из резолюций по этому делу он твердо обозначил свою позицию: «Прошу верить, что я не пойду на соглашения и уступки, которые поведут к потере чистоты и крепости православия…» Видимо, были и такие, кто под воздействием советской и обновленческой лжи подозревал первосвятителя в нестойкости, в готовности «прогнуться». Однако подавляющее большинство всё же верило своему патриарху – даже когда Тучков попытался выжать из этого дела хоть что-то и обнародовал в газетах проект уже отмененного патриархом Высшего церковного совета. Он рассчитывал вызвать тем самым бурю возмущения православных, гнев на патриарха, а добился обратного – расспрашивая священников в храмах, церковный народ в который раз убедился в лживости советской печати. Но ценой этой маленькой победы стал вынужденный роспуск Московского епархиального совета, важной составляющей Патриаршего управления. Этого потребовал Тучков, иначе всех членов этой структуры ждали арест и отправка в лагеря.

Летом 1924 года во время передышки между ссылкой и лагерем в Донском монастыре побывал митрополит Кирилл (Смирнов). Через несколько месяцев Святейший назначит его первым кандидатом на должность патриаршего местоблюстителя после своей смерти – до выбора нового главы Церкви. Теперь же, в грустной задушевной беседе с патриархом, митрополит обронил фразу: «Ваше Святейшество, о нас, архиереях, не думайте, мы теперь только и годны на тюрьмы». Но святитель Тихон не мог не думать о тех, на ком держится Церковь. Ведь любое неудовольствие власти или карательных органов, малейшее неподчинение их требованиям, несогласие патриарха пойти на уступки, неприемлемые для Церкви и веры, влекли за собой новые аресты епископов и митрополитов, ближайших сотрудников Святейшего, на которых он опирался в эти тяжелые годы. Церковь лишалась архиереев, патриарх – опоры, а вздорным и несусветным требованиям власти не было конца.

Отделив Церковь от государства, то есть от себя в том числе, советская власть теперь всячески выражала странное для нее желание возглавить эту неподатливую, несокрушимую Церковь, которая требовала стольких усилий для ее уничтожения и всё же оставалась жива, крепка, несмотря ни на что. Тщетные попытки борцов с религией создать пропасть непонимания между патриархом и его паствой, спровоцировать отчуждение народа от главы Церкви следовали одна за другой. То это было «настойчивое пожелание», чтобы в храмах на богослужениях было введено молитвенное поминовение ненавистной для верующих советской власти. То патриарха обязывали внедрить в церковную жизнь новый, григорианский стиль календаря – неприемлемый для православных уже потому, что этот стиль был принят безбожным государством и обновленцами. Проблема поминовения власти разрешилась сравнительно легко – Синод выработал нейтральную молитвенную формулу «О стране Российской и о властех ее» (которую дьяконы к тому же переиначивали на созвучную «…и областех ее»). А вот новый стиль был уже почти что введен указом патриарха осенью 1923 года – но вскоре отменен… по вине Тучкова, перестаравшегося со своими интригами и шаблонными провокациями. Вознамерившись спровоцировать волнения среди православных, он задержал в типографии патриаршее послание, где разъяснялась суть реформы и ее законность с церковной точки зрения. Послание нужно было разослать по всем епархиям, но время до Рождественского поста оказалось упущено. А во время сорокадневного поста переход на новый стиль был неудобен для Церкви, так как сократил бы его длительность почти на две недели. Но в Москве-то указ патриарха о введении нового стиля был уже зачитан, в храмах уже служили по новому календарю, и Тучков полагал, что обратного хода у Святейшего нет. Сильно же он удивился, когда вскоре в столичных церквах вновь объявился старый стиль!

Конечно, и патриарх, и его ближайшие помощники-архиереи в отношениях с властью не обходились без больших и маленьких хитростей, которые могли бы отсрочить или вовсе свести на нет очередную пакость, придуманную безбожниками для Церкви. Но и большевикам изощренности в борьбе с их реальными и мнимыми врагами было не занимать. Патриарх Тихон был ненавистен им своим необъяснимым для атеистов авторитетом среди верующих. Они не могли понять, почему этот формально лишенный власти «бывший патриарх», своим покаянием перед государством сам закрывший себе путь политического влияния, – почему это старец, похожий на «попика» из глубинки, собирает на почти каждодневных церковных службах неиссякаемые толпы народа. Чем он привлекает к себе, каким «опиумом» воздействует на несуществующие, по «научным» воззрениям атеистов, души советских людей?

В большевистскую терминологию не входило понятие любви, о которой сказано в Евангелиях: «Возлюби ближнего