– Вам не нравится моя стряпня? – спросила с вызовом.

– Я думала, это я вам не нравлюсь.

– Глупости. Почему бы вам не остаться… на некоторое время?

Это становилось интересным.

– Ух ты. Я чего-то не знаю?

Ответить мне не пожелали. Дверь с шумом захлопнулась.

Оказавшись на улице, я вздохнула в некотором раздрае чувств: то ли следовало поздравить себя с удачной демонстрацией независимости (какая я молодец, никому не позволю собой командовать), то ли констатировать очередной идиотский поступок (а из-за чего, собственно, сыр-бор, повод-то для выпивки всегда можно придумать).

Домой я отправилась пешком, минут через пять меня догнал Вадим. Молча шел рядом, вроде бы на меня даже не глядя.

– Чего тебе? – проворчала я, тут же решив, что на мою независимость вновь посягают.

– Я ж воспитанный парень, хочу проводить.

– Тебя Максимильян послал?

– Не, я сам такой умный.

Я усмехнулась, взяла его под руку, и мы, не торопясь, отправились дальше. Возле моего подъезда Вадим спросил:

– Приютишь меня на ночь?

– С удовольствием, но в другой раз.

– Почему не сейчас?

– Потому.

Встав на носочки, я поцеловала его в подбородок и поспешила укрыться в подъезде. По неизвестной причине у меня было отличное настроение, хотя решение закончить расследование, принятое Максимильяном после встречи с Людмилой, меня всерьез расстроило.

Перескакивая через ступеньки, я бегом поднялась на свой этаж и, входя в квартиру, подумала: «Надо позвонить Максимильяну». Спросить о какой-нибудь ерунде или честно сказать: просто хотела услышать твой голос, потому что чувствую неловкость за свое упрямство. У меня скверный характер, и ты об этом знаешь. Да, именно так и скажу.

Бросив на консоль ключи и сумку и переобувшись в тапочки, я заглянула в гостиную и пораженно замерла. В кресле сидел мужчина и чистил ножом яблоко. Поднял голову и ворчливо произнес:

– Ну, наконец-то… Тебя ждать замучаешься.

В первое мгновение я ощутила даже не страх, удивление. Как я могла не почувствовать, что в квартире кто-то есть? Я невольно попятилась, а он нахмурился:

– Не дури. Ты же знаешь: для тебя я не опасен.

А вот это очень сомнительно. За окном ранние сумерки, но вокруг него мгла сгущалась, становясь мраком и делая фигуру едва различимой. Он положил яблоко на журнальный стол, воткнул в него нож и, потянувшись, включил торшер. Желтый свет падал на его лицо: лицо мужчины из моих снов, с резкими и прекрасными чертами актеров пятидесятых годов. Из тех, что плачут, напиваясь, и умирают молодыми.

– Это ты, – пробормотала я, путаясь в словах и мыслях.

– А ты кого ждала?

– На самом деле мы никогда не виделись, – цепляясь за остатки здравого смысла, сказала я.

– Да? Выходит, ты ни черта не помнишь? Ну, хоть ума хватило уйти из его дома, там бы я тебя при всем желании не достал. Он один?

– Нет, – покачала я головой, – там Поэт и Воин.

– Я не их имел в виду. Слуги с ним?

– Слуги? – Я начинала чувствовать себя пациентом психушки. Или этот красавец прямиком оттуда? Но разговор продолжила: – Лионелла Викторовна? Экономка? Есть еще Василий Кузьмич, работает в магазине.

– Ясно, Сова и Кот.

– Да? – со все возрастающим беспокойством переспросила я.

Мой гость вдруг рассмеялся, весело, до слез.

– Это просто символы, детка. Я не имею в виду, что они перекидываются в эту живность. Сова следит за порядком, функция кота – охрана рубежей. Обоим на вид лет по семьдесят?

– Да.

– Он давно их с собой таскает.

– Он – это Бергман? – решилась спросить я.

– Наверное.

– А… кто он? – Мысль о том, что я разговариваю с пациентом психушки, меня не оставила, но любопытство значительно перевешивало здравый смысл, очень хотелось хоть что-то узнать о Максимильяне.

– Сам-то он кем себя считает? – серьезно спросил гость.

– Падшим ангелом, – немного стыдясь и ожидая услышать неизбежные насмешки, ответила я.

Он действительно вновь засмеялся.

– Падший ангел? Остроумно.

– А ты? Ты тот, кого мы ждем?

– А кого вы ждете?

И вновь я почувствовала неловкость, отвечая на его вопрос.

– Какого-то колдуна.

– Ну, вы его долго ждать будете, – произнес гость с неожиданной злостью. – Собака бегает за хвостом, а он за самим собой.

– Ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать, твой Бергман – тот, кого мы когда-то поклялись убить. Лучше бы нам попридержать свои клятвы, упокоились бы в мире и не устраивали раз за разом этих гонок.

– Я не поняла, – заволновалась я, точно в разговоре с психами возможно что-то понять. Нашла о чем сокрушаться. – Если Бергман тот, за кем мы охотимся, то кто тогда ты?

– Официально: хозяин тайн, враг колдунов и несправедливостей. А попроще: полицейский иного мира, гарант порядка. Инквизитор, если угодно. Это все в прошлом, конечно.

– Знаете, – вздохнула я, переходя на «вы». – Раньше у меня в друзьях было три конченых психа, теперь четвертый объявился. И что-то мне подсказывает – ваш случай самый запущенный.

– А что ты хочешь? – пожал он плечами. – Ты ни черта не помнишь. Об этом он позаботился. Если и возникнут воспоминания, то только те, что нужны ему. А в раскладе ты главная карта. Ему надоело бегать от нас, и он сменил тактику, став одним из четверки. Все гениальное просто.

– Я правильно поняла: он нашел нас и теперь морочит нам головы? Тогда почему он не добрался до вас?

– В колоде нет моей карты, – заявил он с таким видом, точно это все объясняло. – Ну а потом, окажись нас пятеро, неизбежно возникнет вопрос: кто приблудный? Вне подозрений только ты.

Я всерьез начинала думать: мы сбежали из одной психиатрической больницы, потому что его объяснения в тот момент казались абсолютно здравыми. Психи, как известно, не считают себя психами.

Он взял нож и яблоко, отрезал кусок и протянул мне:

– Хочешь?

Я взяла и теперь жевала задумчиво.

– Слушай, – сказала, вновь переходя на «ты». – А можно без всей этой галиматьи объяснить, что вы не поделили с Максимильяном?

– Можно, – кивнул он. – Мы не поделили этот мир. Нам здесь не ужиться.

– Вот так просто, да?

– Конечно. Чаще всего мы и не догадываемся, какие силы приводим в движение, произнося свои дурацкие клятвы. Теперь бы и рады все назад отыграть, но… – Он развел руками. Доел яблоко, отнес нож в кухню и, стоя в дверях, сказал: – Пользы от тебя никакой. А жаль. Я рассчитывал: увидев меня, ты вспомнишь.