— Ты плачешь, дитя? Зачем? Что эта жизнь? Я умираю в бою... и там, в Вальгалле, буду продолжать жить. Там лучше... Один любит храбрых, и никто не смеет сказать, что старый Рулав когда-нибудь был трусом.

Старик закрыл глаза.

— Отойдём, сын мой, — раздался над ухом Святогора тихий голос священника, — Он умирает... Тяжела смерть грешника...

— Смерть тяжела? — вдруг приподнявшись на ложе, воскликнул Рулав. — Ты ошибаешься, старик! Для норманна никогда не страшно умирать... Гляди!

Быстрым движением руки он сорвал повязку, наложенную на глубокую рану в левой стороне груди. Волной хлынула кровь, и Рулав, радостно улыбаясь, запел:

Докончить песни Рулав не смог... Он опрокинулся навзничь... На лице так и осталась прежняя радостная улыбка... Ещё несколько судорожных движений, и для старого норманна всё было кончено.

Святогор рыдал — рыдал во второй и последний раз в жизни...

днообразно потянулись для Святогора дни плена. Одного за другим уводили из темницы его товарищей — уводили их, и они более не возвращались. Какая судьба ждала их за стенами тюрьмы, оставшиеся пленники, конечно, не знали, но догадывались и с некоторой тревогой ожидали решения своей участи. Не смерти боялись они — нет, смерть никогда не страшила этих храбрецов, ужасал их позор рабства — рабства неизбежного, если только оставят их в живых.

Наконец в мрачной темнице остались только трое пленных: Святогор, Аскольд и Дир. Они угрюмо ждали своей очереди, но эта очередь не наступала... Вероятно в городке помнили, что эти трое людей спасли беззащитную толпу и храм. Поэтому их и не трогали. Их даже как будто забыли. Только один старик-священник часто навещал пленников. Он подолгу беседовал с ними о своём Боге, рассказывал им о Нём, о Его земной жизни, об Его учении. Варяги внимательно слушали эти, совершенно новые для них слова любви и всепрощения. Беседы эти производили особенно сильное впечатление на молодых и чрезвычайно впечатлительных ярлов. Каким блеском загорались их глаза, когда старик начинал говорить о Богочеловеке, принёсшем Себя в жертву за грехи мира!

— Ах, если бы мы только тогда были там, — шептали наивно молодые люди, — мы бы заступились за Него. Мы не позволили бы распять Его. Своими мечами и грудью отстояли бы мы Его!

— Нет, нет, не то вы говорите, — с улыбкой кивая, отвечал им священник, — не удалось бы вам спасти Его. Это было бы не в ваших силах.

— Мы подняли бы за Него всю Скандинавию! Все конунги и викинги, а с ними и все ярлы пошли бы туда. Мы бы справились и не отдали бы Его на смерть!

— Он Сам отдал себя врагам ради общего искупления... Тьма тех небесных сил у Отца Его, а они сильнее всех сил человеческих. Поймите вы, что Он, всемилостивый, Сам отдал Себя в жертву за грехи людей.

Ни Святогор, ни оба молодых ярла никак не могли понять той любви, о которой говорил им священник.

В таких беседах с милым стариком шло время.

Святогор замечал, что к нему относятся гораздо лучше, чем к его товарищам. Он долго не мог понять причины этого. Ему давали лучшую пищу, освобождали от цепей, хотя надзор за ним был строг по-прежнему.

Варяг напрасно ломал голову, подыскивая объяснение этой особенной и совсем неподходящей к обстоятельствам заботливости.

Однажды скучное однообразие их жизни было неожиданно нарушено.

Уже сгустились сумерки. Варяг и оба молодых норманна скучали в ожидании прихода их постоянного гостя — старого священника. Вдруг раздался стук запора у входных дверей, они отворились, и в темницу вошли несколько человек.

— Где же они? — послышался звучный женский голос.

— Вы сейчас увидите этих варваров, госпожа, — отозвался высокий латник, которого пленные видели прежде уже не раз.

Он держался начальником над всеми остальными стражниками. По крайней мере, все они относились к нему с заметным почтением.

— Принесите факелы! — велел латник воинам. — А вы, собаки, встаньте! Госпожа делает вам честь — интересуется вами! — грубо крикнул он пленникам.

Те поднялись, повинуясь оклику, со своих мест. При свете принесённых факелов Святогор, с любопытством поднявший глаза на посетителей, увидел рядом с начальником стражи высокую стройную женщину; лицо она скрывала под маской. Одета она была пышно и держала себя с окружающими высокомерно, тогда как те относились к ней не без подобострастия.

Варягу показалось, что устремлённый на него пристальный взор посетительницы выражает восхищение. Ему даже стало неловко под этим взглядом, и он опустил глаза.

— Так это и есть ваш герой, святой отец? — обернулась посетительница к священнику, который тоже оказался здесь.

— Да! — ответил тот. — Именно ему обязаны наши женщины и дети тем, что не пали под секирами его свирепых товарищей.

— Он, кажется, был их вождём?

— Да, но он не пожалел своего друга и убил его, чтобы защитить беспомощных. Ещё раз повторяю, что ему мы, главным образом, обязаны спасением...

— Действительно, эти варвары могли бы ворваться в замок...

Таинственная посетительница отвела, наконец, свой восхищенный взор от Святогора и, наклонясь к начальнику стражи, что-то стала ему тихо говорить.

Потом, ещё раз скользнув глазами по пленнику, она ушла из темницы...

И варяг, и оба ярла были в большом недоумении. Но не долго. Не больше, как через час, к ним пришёл старик священник. Святогор заметил признаки волнения у него на лице.

— Дети мои! — дрожащим от слёз голосом заговорил старик. — Нам придётся скоро, очень скоро расстаться...

— Что же! Мы готовы умереть! — твёрдо ответил Святогор за себя и за товарищей.

— Нет, пока вы не умрёте... городской совет решил оставить вас заложниками, так как стало известно, что на наш город готовится новое нападение норманнов... До сих пор благодаря моему влиянию на знатнейших наших граждан мне удавалось оставить вас здесь, где вы пользовались и лучшей пищей, и лучшим уходом... Но теперь вы будете переведены в другую тюрьму — в тюрьму замка нашей госпожи... Она сама требует этого, и я уже лишусь возможности навещать вас, вести с вами беседы... А я успел от души полюбить вас. Вы мне стали дороги, как самые близкие для меня люди.

— Спасибо, отец, спасибо! — с чувством благодарности сказал Святогор.

— Неужели мы никогда не будем беседовать более? — огорчённо молвил Дир, поникший головой на плечо друга.