— Отчего? Просветитесь светом истины! Познайте Иисуса! Креститесь.

— Нет, это невозможно... Этого никогда не будет, — раздался голос Святогора. — Мы любили твоего Бога, но своим богам останемся верны.

— Но почему?

— Подумай сам: как бы ты назвал человека, который отказался бы от твоего Иисуса, отверг бы его?.. Разве не счёл бы ты его негодяем?

Священник поник головой.

— Придёт время, и вы просветитесь, — с грустью сказал он. — Но чу!.. Вот уже идут за вами...

За дверьми действительно послышалось бряцанье оружия. Вошли несколько человек — закованных в броню латников.

— Эй вы, разбойники! Поднимайтесь! — крикнул начальник стражи варягам. — Да не вздумайте сопротивляться, иначе будете перебиты, как бешеные собаки.

Хотя пленники весьма мало понимали язык франков (священник говорил с ними на их родном языке), всё-таки они поняли всю оскорбительность этого окрика. Святогор задрожал от негодования, но пришлось покориться силе.

Пленника повели по узким и кривым улочкам городка. Всё население его высыпало им навстречу. Слышались крики — брань и проклятия. Мальчишки швыряли в варягов грязью и камнями, а стража и не думала осаживать озлобленную толпу.

Прошли почти весь город, прежде чем достигли ворот замка. Их вели в подземные темницы.

Грубо втолкнув Святогора в дверь башни, латник крикнул:

— Иди, собака, к собаке!

Вслед за ним также грубо втолкнули в узилище Аскольда и Дира. Щёлкнул запор на тяжёлой двери. Пленники осмотрелись. Они очутились в тёмном сыром подземелье, куда свет проникал из маленького окошка, оставленного очень высоко над полом.

— Да, отсюда бегство невозможно! — заметил Святогор, озираясь.

— Скоро уже шесть лет, как я уверен в этом, — послышался из тёмного угла голос, показавшийся варягам очень знакомым.

— Кто здесь? Откликнись, назови себя! — сказал Аскольд.

— Скажите сперва вы — кто такие! — прозвучал тот же голос.

— Мы — ярлы Аскольд и Дир, и с нами славянский варяг Святогор.

— Святогор? С Росслагена? Из Сигтуны?

— Да, да, оттуда, от конунга Белы...

— О боги! Наконец-то вы сжалились надо мной! Скорей ко мне, Святогор! Ко мне!

— Из темноты выступила рослая фигура.

— Олоф, ведь это ты! — вскрикнул варяг, бросаясь вперёд. — Неужели я вижу тебя, а не твою тень? На родине все считают тебя мёртвым.

— А я, как видишь, ещё жив.

— Как ты попал сюда, храбрый викинг?

— Точно так же, как и ты... Изменило ратное счастье, и вот уже более пяти лет, как я покинул родину и томлюсь в неволе... Но об этом после. Что дядя мой, конунг Бела? Что Эфанда? Выросла она?

— Все ждут тебя... Жив ещё Бела... Эфанда... О, если бы только удалось отсюда вырваться!..

— Трудно. Впрочем, всё в воле богов. А эти молодцы с тобой? Ярлы они?

— Да, и нам изменило ратное счастье, изменило в тот миг, когда мы уже готовы были праздновать победу.

— Боги свели нас здесь. Станем думать, как вырваться на волю. О, когда бы мне мой меч! Узнали бы тогда враги Олофа!

Долгие годы тяжкой неволи, казалось, нисколько не повлияли на северного молодца. Каким знал его Святогор в Сигтуне, таким Олоф и остался в мрачном подземелье замка. За долгое время неволи он как будто нисколько не потерял присутствия духа. Прежде всего, он захотел узнать подробности боя под городком, о котором догадывался по доносившимся к нему в темницу крикам, звукам рогов и звону оружия.

Варяг вкратце рассказал Олофу все последние новости. При этом он высказал полную уверенность, что викинг Фритьоф, узнав об их несчастье, поспешит к ним на помощь и освободит их из неволи.

— Только как узнает он, что мы здесь? — покачал головой Олоф.

— На всё воля богов. Но верится мне, что близок час освобождения.

— Один варяг — сила! А нас здесь четверо! — с юношеским задором воскликнул Дир.

— Да, сила! — грустно усмехнулся Олоф. — В поле, на свободе — это так! Но не в подземелье!

В свою очередь, Святогор и ярлы потребовали, чтобы и он им рассказал об обстоятельствах своего пленения.

Олоф согласился удовлетворить любопытство товарищей.

—ы знаете, друзья, — начал свой рассказ Олоф, — что, расставшись с вами, отправился я вместе с другими викингами искать счастья в чужих странах. Помните, какой голод посетил нашу родину? Она, бедная, не могла прокормить своих сынов, и волей-неволей приходилось искать нам хлеба и добычи в других странах... Каких? Ну, понятно, в Британии, в империи франков, а нет, так решил наш славный вождь Гастингс, который начальствовал над нами именем славного питомца своего Бьёрна Иернсида, пробраться и в другие страны, где редко ещё развевались наши знамёна.

— Да, голодный год был, — заметил задумчиво Аскольд. — Тогда, я помню, был принесён в жертву богам вод, Глеру и Ниорду, за один только хлебородный год дротт Гранмор.

— Он был сброшен со скалы в жертвенный ручей, — добавил Дир. — И погиб в волнах его. Но, увы, не помогла эта жертва.

— Вот, вот! — воскликнул Олоф. — Тогда и отправились мы искать счастья. Голод был везде, даже на островах, редко знавших недостаток хлеба. Народ в смятении не знал, что делать, как умилостивить прогневанных богов. Помню я, как принесли в жертву гремящему Тору на камне смерти юного Морана, сына семинского короля Ламора.

— Мы в Сигтуне слышали кое-что об этом жертвоприношении, — кивнул Святогор. — Храбрый был воин этот Ламор.

— Да, он не пощадил своей жизни, чтобы спасти сыновей. Но несчастному это не удалось... Моран был принесён в жертву у него на глазах... Слушайте, как это было. Викинги после счастливого похода опустошили огнём семинское королевство и увели на остров юного Морана. Ламор пытался освободить сына, но проиграл сражение и сам попал в плен... Победитель, раздражённый его дерзостью, приказал совершить жертвоприношение — жертвой был назначен Моран... Как сейчас, помню я, в глубоком молчании окружил место жертвоприношения народ: воины и мы, пришельцы, гостеприимно допущенные под чуждый нам кров. Крепко связанный ремнями Ламор лежал в этом страшном кругу смерти. Была ночь. Сквозь тёмные тяжёлые облака проглядывал бледный серп месяца. Звёзды чуть-чуть горели красноватым светом; из-за мрачных камней, казалось, доносились громкие ужасные голоса духов, ожидавших кровавого подношения... Возле камня смерти, недвижимый, склонивший седую голову на иссохшую грудь, стоял старый жрец... Его тихий шёпот заглушался отчаянными криками несчастного отца, не просившего пощады, не жаловавшегося на злую судьбу, а проклинавшего победителей и призывавшего всякие беды на их головы...