– Удивляюсь вашему оптимизму.

– Нам надо держаться, – Денис всё ждал, когда пираты разыграют последнюю сцену трагедии, чтобы наложить на уста пленников печать вечного молчания, и решил, что она случится по окончании лова. – К чему вы это спросили?

– На нас смотрят, как на покойников. Особенно, на вас, Денис, как на выходца из загробного мира. Дикари считают, что если море вас не приняло, то вы для него слишком плохой человек, да и для окружающих людей тоже.

– А я думал, что это суеверия приморских народностей Крайнего Севера.

– Негры тоже так считают. Вы же видели, как капитан да Силва относился к Утопленнику. Поверья везде одинаковы, где люди привыкли иметь дело с морем. Теперь негры думают, что на борту должно случиться несчастье. Полсебастьяна рассказал об этом Гансу, а кок сказал мне.

Денис и не ждал ничего хорошего, однако пересуды команды обескураживали. Он был готов понести наказание за реальный проступок, но не на основе дикарских предубеждений, представляющих собой невежественную интерпретацию неоднозначных событий тёмными африканцами.

– Причём здесь я? Возможно, просто совпадение, – он выглядел озадаченным.

– Виктор Николаевич утверждает, что случайность есть непознанная закономерность, – лицо Смольского было непроницаемым. – Однако в этом проклятом рейсе за каждой случайностью стоит человеческий фактор в вашем лице.

– Белкина тоже я аппендицитом заразил? – с надрывом в голосе воскликнул лаборант.

Это был грязный приёмчик, но Денису надоело чувствовать вину за всё, пусть кто-нибудь другой оправдывается.

– Истины ради, – заметил Смольский. – Это вы принесли в купе семечки и соблазнили несчастного Белкина лузгать их всю дорогу. Я бы удивился, если бы у него не воспалился аппендикс.

– А почему я не умер?

– Почему Чумная Мэри не болеет? Вы разносчик неприятностей, Денис. Сами от них не страдаете, но окружающим приходится несладко. Зачем вы устроили массовую драку в кубрике?

– Гудрон отнял мой фетиш и был наказан. Если бы за него не вписались другие обезьяны, ничего бы не случилось.

– И нам пришлось вступиться за вас.

– Белые начинают и выигрывают, – лаборант сунул пальцы в передний карман джинсов и нащупал хвостовик навахи.

– Вы расист и не отличаетесь терпимостью, – вздохнул учёный.

– А вы меня недооценивали?

– «Человеческий фактор» – это эвфемизм, который используют, чтобы не употреблять слово «глупость» в официальных документах и публичных заявлениях, – Смольский в упор смотрел в глаза Денису. – Давайте не будем расточать его попусту и сосредоточимся на выживании.

– Ваши предложения?

Смольский подвёл его к слизистой куче, стремительно тускнеющей под африканским солнцем. Выгребавшие добычу из питомзы матросы были в толстых резиновых перчатках до локтя. Смольский указал на белёсые комки с опавшим венчиком длинных тонких щупалец, покрытых буроватым слоем донного осадка. У некоторых из венчика высовывалось что-то вроде толстой кишки с белыми зубами.

– Их стало встречаться больше, – указал ведущий научный сотрудник лаборатории фармакологии.

– Знаю, Полсебастьяна ругается.

– Собирайте их.

– Он же выкинет… – пожал плечами Муромцев.

– Собирайте. С ним мы что-нибудь решим, – заверил Смольский. – Знаете, что это за организм?

Глядя на существо, лаборант понял, что это чёрт знает что, ни растение, ни животное, а что-то наподобие короткой, расширяющейся кверху актинии. В атласе ему такое не встречалось, а, может быть, попадалось среди множества других инопланетных особей, но забыл. Он тупо стоял над ними, смотрел, как образцы всё больше бледнеют, высыхая.

– Не знаю. Знаю, что мы встали над их полем.

– Это ксеноцериантус обконика. Когда они чувствуют рядом крупную рыбу, выпускают в её сторону струю воды с нейротоксином. Рыба сразу же гибнет, а ксеноцериантус открепляется от субстрата, подползает к ней на ножках, вытягивает глотку с челюстями и приступает к насыщению.

– Ну, не-ет! – протянул лаборант.

В его голосе было столько сдержанной безнадёги, что едва ли он выражал своё отношение к способу охоты и питания Xenocerianthus obconica. Муромцев смотрел поверх его головы куда-то на бак. Смольский оглянулся и погрустнел. Заботливо поддерживая за локоток, доктор Жлоб вывел на палубу Арину.

Оба поняли, что впереди большие неприятности.

Здоровая женщина на борту – к сворам в команде. И это в лучшем случае. Рощина вышла на палубу, всецело сознавая эффект женщины в море. Офицеры кинутся наперебой за ней ухаживать и возникнут конфликты. Здесь были не сдержанные учёные арктических вод, а пиратская команда в Южной Атлантике.

Удар ножом на какое-то время спас положение, за что она была крайне признательна своему лаборанту. Однако всё хорошее рано или поздно кончается. У Арины была железная воля. Она пролежала бы в койке и год, и два, если бы было можно, но доктор в самом деле старался поставить её на ноги. Симулировать дальше означало вызвать подозрение, а за подозрениями последуют репрессии, бандиты скоры на расправу. Она поднялась на свежий воздух, втайне надеясь, что угроза изнасилования всей командой как-нибудь улетучится, но не сильно на это рассчитывая. Любой ценой она хотела дотянуть до берега, а там выход найдётся. Даже российское консульство теперь вызывало у Арины приятные чувства.

– В Сен-Луи можно купить товары, к которым не прикасалась рука человека! – помощник электромеханика Митька стоял в дверях камбуза, залихватски уперев руки в боки, и заливал про Африку.

Ему было скучно, а тут новые и, к тому же, земляки!

Денис скрючился возле плиты, обхватил ладонями полулитровую кружку, прихлёбывал кисло-сладкий компот. Он только что поднялся, отработав на сорока девяти метрах. Перед глазами ещё плавала муть забитой планктоном воды. Луч нашлемного светильника разбивался в нём, подсвечивая мириады бесполезных крошечных организмов. Надо было напрягать зрение, чтобы различить под ногами хоть что-то нужное. Собирать, садиться, вставать, идти дальше, сгибаться, разгибаться. Он дышал воздухом с поверхности. Азотное опьянение давало себя знать, оно било по шарам как алкоголь на суше и Денис мог контролировать свои действия. Сегодня он провёл на грунте восемьдесят минут. Муромцев был здоровый мужик, но такое занятие по два раза в день его практически доконало.

– Там почти всё такое, – продолжал травить Митька. – Сен-Луи негритянский город. Вдоль проспектов густо сажают пальмы, это общественный транспорт. Сойдёшь на берег – сам поймёшь.

– Обязательно, – пробормотал в пустую кружку Муромцев, получилось гнусаво, лаборант запрокинул голову, вывалил разваренные фрукты в рот. – Я однажды вышел в Лиссабон и сразу всё понял.