Таким образом, в 2006 году был подведен итог многолетней дискуссии. Картине В.Г. Худякова было отдано и материальное, и моральное первенство: она была признана не только первой картиной в коллекции П.М. Третьякова, но и тем единственным «камнем», который лег в основание галереи.

Однако... в сущности, этот вывод мало что проясняет. Признаются ли первым приобретением обе картины или же только одна, основание галереи в любом случае относят к 1856 году. В качестве дня основания принимают дату приобретения той из картин, для которой он точно известен: 22/10 мая 1856-го582. И в том и в другом случае начало галереи отождествляют с началом собрания. Сам же Третьяков своим первым приобретением считал картину «Искушение ». Как знать, возможно, он был прав. Физически первой картиной стало полотно В.Г. Худякова, чуть раньше перешедшее в руки коллекционера. Но моральное первенство вполне могло быть за картиной Н.Г. Шильдера: попав в галерею позже худяковской, эта картина могла дать начальный импульс собирательству, и первым большим решением в истории составления коллекции могло стать желание Третьякова приобрести именно это полотно — даже если оно было еще не окончено.

Тем не менее дискуссию о вопросах первенства нельзя признать вовсе бесплодной. Именно по ее итогам возникает весьма существенный вопрос: можно ли совмещать начало истории третьяковского собрания с началом создания его галереи?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно под новым углом зрения проанализировать давно известные сведения. Прежде всего необходимо понять: когда в сознании коллекционера произошел перелом, в итоге которого он перестал думать как собиратель и стал мыслить как галерист? Иными словами, когда в голове Павла Михайловича появилась четко сформулированная генеральная цель коллекционерской деятельности? Ведь галерея, так же как и музей, — это больше чем просто собрание разнородных произведений искусства. Это — собрание, составленное сознательноу подчиненное строго определенному замыслу создателя. То есть такое собрание, в котором каждый потенциальный экспонат оценивается не столько с эстетической стороны, сколько с точки зрения его соответствия (или несоответствия) некоей идее либо плану, задающему общую направленность собрания.

История становления Третьякова-собирателя прослеживается без особого труда. Сначала — коллекционирование иллюстрированных изданий и гравюр, потом — посещение столичных музеев и выставок, общение с друзьями-любителями искусства, знакомства с художниками, поездки за границу и, наконец, покупки настоящих произведений искусства: сперва небольших картин, а затем и масштабных полотен. Найти же в биографии Павла Михайловича точку, когда он превратился из обычного собирателя в галериста, гораздо сложнее. Это не столько история поступков, сколько история мыслей, идей, намерений П.М. Третьякова, а развитие мысли можно проследить лишь в одном случае: когда ее ключевые звенья передаются на письме.

Прежде всего необходимо выяснить: высказывался ли сам Третьяков по вопросу о точке отсчета своей галереи и что именно он говорил? Такое высказывание есть. Оно встречается в переписке Павла Михайловича с критиком В.В. Стасовым. На вопрос критика «... когда Вы решили в своей голове собирать специально русские, а не вообще всякие картины?» Третьяков 14 сентября 1893-го отвечает: «... решил собирать русские картины и начал в 1857 году»583. Это свидетельство Павла Михайловича крайне важно. За 18 дней до этого, в другом письме Стасову, он датировал «Искушение» Н.Г. Шильдера 1856 годом, отдельно поясняя: «... это первая картина русская, которую я приобрел». Получается, что Третьяков сам сознательно разделяет факт приобретения первой картины и начало создания галереи. Совершенно очевидно, что для Павла Михайловича это были разные события. Но... можно ли доверять его свидетельству? Владимир Васильевич в 1893 году задает Третьякову вопросы, относящиеся к событиям почти сорокалетней давности, и требует точного ответа. А Павел Михайлович не всегда может этот точный ответ предоставить (к примеру, датирует покупку картины «Искушение» 1856 годом, хотя окончательно доработана и приобретена она была позже). Думается, в этом случае ответу Павлом Михайловичем вполне можно верить. В главе, посвященной личности П.М. Третьякова, говорилось, что он обладал хорошей памятью. Так, он всегда помнил, кто из московских и петербургских художников над какими картинами работает и в какой стадии находится эта работа. Помнил в мельчайших подробностях то или иное понравившееся ему полотно. К примеру, Третьяков задумал купить картину М.В. Нестерова «Видение отроку Варфоломею», однако в первый визит в мастерскую художника он полотно не приобрел. Когда он вторично приехал взглянуть на понравившееся полотно, то, по словам самого художника, «... сидел с час и заметил, что огород я тронул, и стало хуже»584. Одним словом, Павел Михайлович не просто обладал хорошей памятью, но прекрасно помнил все то, что представляло для него предмет первостепенной важности. А галерея именно таким предметом и была. Вероятно, он довольно отчетливо помнил тот момент, когда решил составлять галерею из картин исключительно русских художников. Вполне возможно, у него были некие «вехи» происходивших параллельно крупных событий, которые помогли ему точно восстановить в памяти эту дату.

Однако само по себе свидетельство Третьякова, каким бы весомым оно ни было, не может служить достаточным основанием для того, чтобы привязать момент «старта» при составлении галереи к 1857 году. Требуются данные из других источников, позволяющие подтвердить, уточнить или подвергнуть сомнению слова Павла Михайловича.

Первым источником, содержащим необходимую информацию, является переписка П.М. Третьякова с художником А.Г. Горавским.

Как уже говорилось, Аполлинарий Гиляриевич Горавский был одним из первых художников, с которыми Павел Михайлович познакомился в Петербурге весной 1856 года. Третьякову «... понравилась картина Аполлинария — программа на “старшую” золотую медаль, как выразился Горавский, приобретенная Кокоревым. Павел Михайлович, как видно из письма Горавско- го, заказал ему сделать повторение этой картины. 26 ноября Горавский пишет из деревни, что провел все лето в Псковской губернии в том месте, где писал программную вещь, и, чтобы не копировать, написал с натуры такую же картину. “Все старания прикладываю, дабы отблагодарить за Ваше внимание ко мне, которого я успел заслужить в одном только моем свидании с Вами”. Он просит, чтобы Павел Михайлович выставил эту картину на московской выставке»585.

Дружба П.М. Третьякова и А.Г. Горавского, по выражению А.П. Боткиной, «... не остывала до конца жизни»586. Действительно, многолетняя переписка Третьякова с художником полна самых теплых чувств, хотя в ней и нет той степени внутреннего раскрепощения и того доверия, как в переписке Третьякова и Т.Е. Жегина. Аполлинарий Горавский с братом Ипполитом, менее известным художником, приезжал к Третьякову погостить в те времена, когда купец еще не обзавелся собственной семьей. Кроме того, в конце 1850-х — начале 1860-х Павел Михайлович присматривал за младшими братьями живописцев, Гектором и Гилярием, во время пребывания последних в кадетском корпусе. «... Мальчики, Гектор и Гилярий, проводили все праздничные дни у Третьяковых»587. В августе 1857-го А.Г. Горавский пишет Третьякову: «... родители мои благодарят Вас за необыкновенное попечение над детьми и просят, чтобы Вы слишком не трудились бы, заботясь о них»588.