Кроме того, в отличие от дворянства, у купечества был богатый опыт организации производства. Оно понимало, что любое явление хозяйственной, а тем паче — культурной жизни неспособно длительное время существовать «в воздухе », само по себе. Хрупкий цветок культуры может расцвести в том и только в том случае, если посадить его на добрую почву и обеспечить заботливый уход. К этому рациональному пониманию примешивалась доля иррационального: купцам просто нравились произведения отечественных творцов. Нравились — наперекор всему и прежде всего — вразрез с традиционными представлениями (в первую очередь дворянскими) о том, что творения русских живописцев и в подметки не годятся полотнам западных художников.

Так или иначе, именно купечество — вернее, его лучшая часть, его сливки, — стало той силой, которая создала плодородную среду для «выращивания» цветка русской культуры. Но прежде чем создать эту среду, оно должно было с предельной четкостью сформулировать внутри себя те принципы, которые легли бы в основу ее создания.

Павел Михайлович Третьяков — один из первых коммерсантов Белокаменной, проявивших интерес к русской живописи. Из заметных московских коллекционеров, чьи собрания не разошлись «по рукам», но остались в целости вплоть до наших дней, раньше Третьякова начал собирать картины только Козьма Терентьевич Солдатёнков556. Это был купец- «миллионщик», малообразованный, но энергичный предприниматель и благотворитель, истовый старообрядец, связанный с Рогожской общиной. В отличие от Павла Михайловича, К.Т. Солдатёнков не был обременен семьей: кроме француженки К.П. Дюпюи, с которой он долгие годы прожил в гражданском браке, и племянника В.И. Солдатёнкова, заботиться ему было не о ком. Коллекцию художественных произведений К.Т. Солдатёнков начал составлять еще в конце 1840-х, но особенно бурную деятельность развернул с 1852 года, после знакомства с известным художником А.А. Ивановым557. Солдатёнковскую картинную галерею В.В. Стасов называет «... самой ранней и самой значительной, по превосходному составу и прочности долгого существования »558. Располагавший значительно большим количеством денег, нежели Павел Михайлович, Козьма Терентьевич не был столь же последователен. Солдатёнкова-старообрядца в равной мере занимали полотна как русских, так и западных живописцев. Его собирательство не было подчинено идее русскости, чего нельзя сказать о деятельности П.М. Третьякова, начиная с конца 1850-х годов.

В 1920-х годах А.И. Эфрос нарисовал обобщенный и вместе с тем очень точный образ московского купца-коллекционера, с эстетической точки зрения противостоящего петербургскому собирателю-дворянину. Эфрос писал: «... так как художественных традиций ни семейных, ни общих у него нет, то он в собирательстве до всего доходит собственным умом. Ядра собрания у него не существует. Вначале, когда он не знает, что ему, собственно, хочется, он просто удовлетворяет свое голое влечение к собиранию, скупая всего понемножку. Потом он начинает что-то предпочитать. Потом он уже ведет линию. Так складывается вкус и складывается коллекционер; коллекция возникает как производное его самого»559. Эти слова, сказанные по случаю юбилея коллекционерской деятельности купца и художника И.С. Остроухова, в полной мере могут быть применены к трудам П.М. Третьякова.

О Третьяковской галерее писали много и основательно. Первые очерки ее истории увидели свет еще при жизни П.М. Третьякова. В конце 1893 года в журнале «Русская старина » вышла статья известного критика В.В. Стасова «Павел Михайлович Третьяков и его картинная галерея »560. В том же году увидел свет «Краткий исторический обзор картинной галереи П.М. Третьякова, составленный А.П. Новицким»561. Количество монографий, статей, обзоров, посвященных галерее и появившихся после кончины Павла Михайловича, необозримо562. Картинная галерея П.М. Третьякова, составленная целиком на средства одного человека и исключительно его силами, не имеет аналогов в России, да и по общеевропейским понятиям это большая редкость. Как таковая, она привлекала, привлекает и будет привлекать к себе пристальное внимание исследователей.

Основные этапы истории галереи и в особенности состав картин на тот или иной год — все эти детали «биографии » коллекции многократно рассмотрены и уяснены. Так как данная книга посвящена в большей степени личности П.М. Третьякова, нежели его галерее, не стоит искать в ней подробнейшего, со всеми нюансами, повествования о судьбе третьяковского художественного собрания. Конкретные живописцы и их полотна будут упоминаться лишь в той мере, в какой это помогает уяснить общие вопросы истории галереи. Основное внимание уделяется нескольким, якобы «общеизвестным» (а в действительности скверно изученным, а то и просто обойденным вниманием многочисленных авторов) моментам во взаимоотношениях дуэта — меценат и его детище. Собственно, главная идея состоит в том, чтобы увидеть за галереей ее создателя. Поэтому глава о меценатских увлечениях Павла Михайловича, если сравнивать ее с текстами, получившими «традиционный» план, построена прямо противоположным образом: Третъяков не становится поводом для разговора о его коллекции картин; наоборот, сама история галереи — всего лишь материал, позволяющий лучше понять Третьякова.

Для того чтобы реконструировать личность П.М. Третьякова, а значит, увидеть его глубинные побуждения, нужно не только проследить его действия как коллекционера русской живописи, но и уловить идеи у намерения и чувства, посещавшие мецената, когда он создавал галерею. Необходимо раскрыть взаимовлияние его личностных особенностей, его эстетических предпочтений, его семейных дел — и процесса составления собрания.

История «детства» галереи представляет собой пейзаж, покрытый густой пеленой тумана. Исследователям не хватает фактов, им приходится блуждать впотьмах и опираться на предположения: скорее всего, было так, а не иначе, но точно сказать трудно... То, что удалось отыскать, весьма быстро принимается за истину: дескать, в обозримом пространстве трудно найти что-то принципиально новое, имеющее четкие контуры. Туман рассеивается лишь 17 мая 1860 года, когда Третьяков, составляя первое завещательное письмо, формулирует свои главные идеи относительно галереи. О более поздних «возрастах» третьяковского собрания имеется на порядок, если не на два больше документальных и мемуарных свидетельств, чем о первых шагах Третьякова-галериста.

Тем не менее иной раз бывает очень и очень полезно еще раз тщательно перебрать ворох единичных, неоднократно рассмотренных фактов и выстроить их в иной, чем было прежде, последовательности.

Уже говорилось, что полноценным участником художественного мира П.М. Третьяков становится с начала — середины 1850-х годов, в рамках Николо-Толмачевского кружка. Наравне с приятелями он интересуется живописью, делает приобретения на Сухаревском рынке. Тогда же, в начале 1850-х, он ездит в Петербург с просветительской целью.

Первая поездка молодого купца в Санкт-Петербург состоялась в октябре 1852 года, то есть до начала его активного общения с кружковцами. Павлу Михайловичу было в это время 19 лет, и его сопровождал служивший еще при М.З. Третьякове приказчик В.В. Протопопов. Из письменных отчетов, которые Третьяков отправлял «маменьке», видно, какие стороны культурной жизни столицы привлекали его больше прочего. Павел Михайлович посетил Эрмитаж, Петропавловскую крепость, Александро-Невскую лавру, Публичную библиотеку, Румянцевский и Горный музеи, цирк. Был в Казанском соборе, в церкви Благовещения, в некоей римско-католической церкви. Дважды побывал на годичной выставке в Императорской академии художеств, трижды — на выставке-распродаже картин из собрания западноевропейской живописи А. Острогина. Каждый вечер молодой Третьяков посещал драматические театры или оперу. В итоге Павел Михайлович приходит к выводу: «... сравнивая Петербург с Москвой, нельзя поверить, чтобы эти две столицы были одного государства»563.