– Ну, вот и хорошо! Ладно – к делу! – Марлен моментально перешел на деловой тон. – Тут есть одно обращение, которое я не знаю, кому передать. – Марлен выжидательно смотрел на Вадима. Лицо Осипова не выражало никаких эмоций. Он просто слушал. – Дело весьма своеобразное, крайне непростое и с какой-то загадкой. – Марлен опять посмотрел на Вадима, ожидая хоть какой-нибудь реакции. Но ее не последовало. – Вам не интересно? – не выдержал заведующий.

– Нет, ну что вы, – спокойно ответил Вадим. – Я просто слушаю, но пока не могу реагировать, так как до сути вы еще не дошли. – В глазах Вадима мелькнула ироническая искорка.

– Я бестолково излагаю? – Правая бровь Марлена поползла вверх, верная примета, что он начинает злиться.

– Боже упаси! Но я ведь тоже живой человек и тоже люблю подразниться. – Вадим весело, простодушно рассмеялся.

– Один – один! Оценил. – Марлен улыбнулся. – Итак. Дело уголовное. Знаю, что вы их не очень любите. Но это – моя просьба. Обратился курирующий нас инструктор горкома…

«Мимо денег!» – сразу понял Вадим.

– Но это не значит, что работать придется «за спасибо», – будто читая мысли Вадима, не меняя интонации, продолжил Марлен – Более того, гонорар предполагается весьма приличный. Хотя, насколько я понимаю ваш характер, Вадим, такое дело вы и бесплатно провели бы с радостью. – Марлен выжидательно смотрел на Вадима.

– Разумеется, это же ваша просьба, – улыбнулся тот.

– Нет, на сей раз я серьезно. Восьмидесятитрехлетний старик обвиняется в изнасиловании двух первокурсниц! – И Марлен с нескрываемым любопытством приготовился наблюдать реакцию молодого коллеги.

Вадим аж рот открыл:

– Это как это?! – Осипов подался вперед, а Марлен явно наслаждался произведенным эффектом. Не зря он так долго «тянул резину»: даже самоуверенную звезду его конторы оглушила такая развязка…

– Вот и разберитесь. Он на свободе, вину свою признает, но наш горкомовский друг, который ему приходится племянником, то ли за собственную карьеру боится, то ли и вправду дядюшку любит, но сам оплачивает защиту. Правда, предупреждает, что по своим каналам поддержки не обещает.

Вечером Вадим заехал к родителям. Отец привез из гастронома продукты. Их надо было забрать. Сверх прочего Михаил Леонидович сумел выклянчить у директорши два говяжьих языка и рассказал по телефону о своем успехе Лене. Та сообщила Машке, ну, а та позвонила Вадиму и стала канючить, что страшно соскучилась по языку.

Вадим попросил маму приготовить любимое внучкино яство. Так что ехал Вадим не просто за продуктами, а за ужином-мечтой для дочки.

Бабушка Аня тоже заехала за деликатесами. На семгу пенсии и ее адвокатских гонораров не хватало, а вот горбуша семужного посола – как раз то, что нужно. Но ее надо было достать! Хотя, конечно, в «старобольшевистских» заказах к 7 Ноября и 1 Мая по 300 грамм этой не совсем пролетарской закуски тоже выдавали…

Вадим почти с порога стал рассказывать, какое дело ему сегодня передал Марлен.

Илона расцвела, – ее сыну сам заведующий поручает дело из горкома партии. Значит, доверяет!

Бабушка Аня выдала реакцию парадоксальную:

– Вот наше поколение! До старости мужчинами остаются.

Михаил Леонидович сразу встрял:

– Небось, член партии с 1917 года? Чувствуется партийная закалка!

Не успела бабушка Аня ответить на очередной наезд на родную партию, как бабушка Эльза внесла свою лепту:

– А что вы удивляетесь, Миша? ОБ еще во времена Гражданской научился насиловать женщин. Плебей всегда остается плебеем.

Обиженная бабушка Аня не стала удостаивать ответом домашних диссидентов и просто с партийной прямотой спросила:

– Миша, где моя рыба? Мне надо ехать.

– Ты торопишься на свидание, мама? – продолжал раздухарившийся Михаил Леонидович.

– Нет. У нас кустовое собрание ветеранов, – гордо вскинула голову старая большевичка.

– Бабуля, будь осторожна. Вдруг среди твоих вечерних ветеранов кто-то, как мой подзащитный… – Вадим не успел договорить.

– Вадик! Прекрати! – вмешалась Илона.

Вместо одного удовольствия – говяжьего языка, нашпигованного чесноком и сваренного в укропном бульоне, Вадим получил еще и второе – бесплатный цирк в исполнении собственных родственников.

После встречи с дочерью деда-насильника, разговора с ним самим и штудирования материалов уголовного дела картина для Вадима выглядела следующим образом. Дочь Ивана Ивановича Старостина и ее муж – оба геологи, в стараниях заработать денег на вступление в жилищный кооператив несколько лет постоянно ездили «в поле», возвращаясь в Москву на месяц-полтора раз в году.

Их сын Сергей учился на первом курсе «Керосинки» – Нефтехимического института им. Губкина. Поскольку родители как раз находились в экспедиции, старый дедушка – не помеха, младшая сестра – в зимнем пионерском лагере, а трехкомнатная малогабаритная квартира – просто хоромы Царские, то именно у Сергея на Новый год и собралась компания однокурсников.

Первый студенческий Новый год подразумевал много выпивки, сигареты, западные пластинки или магнитофонные записи на больших бобинах с хрустящей коричневой, постоянно рвущейся пленкой и, конечно же, гитару. Задача была не столько в том, чтобы хорошо и весело отметить Новый год, сколько в том, чтобы доказать окружающим, а главное самим себе, «какие мы уже взрослые».

Многие первокурсники, особенно немосквичи, впервые в жизни вырвались из-под родительской длани и удержу не знали ни в чем.

Так или иначе, но опьянела вся компания быстро, еще задолго до окончания новогоднего «Голубого огонька», и расползлась спать по всей квартире, включая, как выяснилось поутру, и ванную комнату, и прихожую. Все бы это вызвало утром только смех и новый взрыв удалого веселья, если бы две девушки, протрезвев, не обнаружили, что их изнасиловали. Более того, одна из них при этом лишилась невинности.

Именно по заявлению ее родителей, поданному в милицию прямо первого января, и было возбуждено уголовное дело.

Допрашивали всех, и мальчишек и девчонок, но никто ничего толком сказать не мог. Все парни давление оперативников выдержали, и ни один вины за собой не признал. Вадима приятно удивил характерный момент – никто не стал показывать пальцем на соседа, никто не попытался прикрыть себя за счет доноса на однокашника.

Допросы шли почти непрерывно неделю, пока вдруг не явился с повинной дед. Его заявление в милицию читалось почти как порнографический роман. События он описывал в подробностях, смакуя детали, весьма натуралистично. Это было первое несоответствие, которое отметил Осипов. Психологически неточно для человека, идущего с повинной, то есть хоть немного, но уже раскаивающегося в содеянном, так откровенно, с упоением рассказывать, как и что он делал. Тем, в чем раскаялся, – не гордишься!