— Иди вниз, — сказал Доминик, поворачиваясь к штурвалу, но она успела заметить удивленное любопытство в его взгляде.

В каюте Женевьева застала Сайласа, снимающего постельное белье и встретившего ее вместо приветствия вопросом, уж не собирается ли она снова лечь в постель.

— Нет, — ответила девушка, поднимая с пола рубашку, которую дал ей накануне Доминик. — Как думаете, Сайлас, можете вы принести мне мою одежду?

— Только если месье прикажет, — твердо ответил тот, связывая в узел простыни.

— Ну разумеется, — ни к кому не обращаясь, пробормотала Женевьева, закрывая за ним дверь. — И что это мне взбрело спрашивать? Ладно, сойдет и это.

Сняв с себя полотенце, она накинула рубашку из тонкого льна и начала застегивать пуговицы, когда услышала стук в дверь. От испуга вопрос ее прозвучал тоненьким писком, на который последовал невозмутимый ответ:

— Это Сайлас.

— Входите, — разрешила Женевьева и, когда слуга внес поднос, добавила:

— Простите, но вы обычно не стучите.

— Это зависит от обстоятельств, — пояснил Сайлас сдержанно и поставил поднос. — Вот хлеб и теплое молоко. Вы не ели больше двух дней, поэтому лучше начинать понемногу. — Он поднял крышку серебряной вазочки и положил ложку клубничного варенья в серебряную пиалу, куда уже было налито молоко. Из пиалы поднимался душистый пар.

"Детская еда», — подумала Женевьева, усмехнувшись. Она была несколько обескуражена тем, что этот дородный матрос сам приготовил ей напиток из горячего молока с клубничным вареньем, объявив, как и полагается няньке, что это полезно для здоровья.

Женевьева села за стол и, медленно глотая согревающий напиток, стала наблюдать, как Сайлас, достав из резного дубового комода свежие простыни, стелит постель, как ловко он взбивает подушки и разглаживает простыни грубыми, мозолистыми руками. Женевьеве, никогда в жизни не застелившей постели, только сейчас стали понятны слова Доминика о том, что она создает осложнения для других — ведь о ней приходится заботиться.

В этот момент в каюту вошел Доминик. Посмотрев на ее почти пустую пиалу и одобрительно кивнув, он налил себе кофе.

— С «Алюэттой» все в порядке, месье? — словно между прочим спросил Сайлас.

Женевьева навострила уши. Кто или что такое Алюэтта? Она внимательно прислушалась к тому, что отвечал Доминик. Сайлас выразил удовлетворение услышанным, коротко кивнув. Впервые с того момента, как взошла на борт корабля. Женевьева осознала, что по этим безмятежным на первый взгляд голубым водам гуляет опасность, и по разговору мужчин догадалась, как они рады тому, что пока еще не напоролись на что-нибудь пострашнее скользящего над водой акульего плавника. Было также очевидно, что в ближайшее время их ожидают серьезные испытания.

Так могла ли Женевьева встретиться лицом к лицу с неприятностями в одной рубашке? И она спросила, делая большой глоток кофе.

— Можно Сайласу принести мне мои вещи?

Доминик нахмурил брови и отрицательно покачал головой:

— Нет, я не позволю тебе снова надеть мужскую одежду. Не хочу, чтобы матросам это напоминало о тех днях, которые ты провела среди них. — Между его бровей залегла глубокая морщина. — Жаль, что ничего нельзя сделать с твоими волосами.

— Почему нельзя? Это легко исправить, месье, — возразил Сайлас, — если мадемуазель немного посидит на месте. — И, достав из шкафа большие ножницы, он недвусмысленно пощелкал ими.

— Но я и так уже достаточно коротко острижена, — занервничала Женевьева и попыталась встать.

— Дело не в длине волос, насколько я понимаю, — ответил Сайлас, указывая ей обратно на стул и встряхивая полотенце.

— В руках Сайласа ты можешь ничего не бояться, — успокоил Доминик, забавляясь ее испугом. — Раз уж ты поступила со своей прической столь варварски, не вижу причины опасаться, что будет еще хуже.

Обреченно опустив плечи, Женевьева села на указанный стул, а Сайлас накинул полотенце ей на грудь. Доминик, расслабившись и положив ногу на ногу, с большим интересом наблюдал за работой Сайласа.

— Поразительно, просто мастерски, — воскликнул он с оттенком благоговения, когда матрос положил ножницы, снял с Женевьевы полотенце, встряхнул его и дождь золотистых волос, кружась, медленно опустился на пол.

— Что поразительно? — Женевьева робко провела рукой по голове.

— Почему бы тебе не посмотреть в зеркало? — предложил Доминик, возвращаясь к завтраку.

То, что она увидела, можно было бы назвать метаморфозой. Круглый ровный горшок, который до того «украшал» ее голову, превратился в изящную, аккуратную шапочку, заканчивавшуюся на затылке острым мыском, на лоб небрежно ниспадало несколько легких завитков-перышек. Прическа была короткой, но, безусловно, женской. Сайлас поистине оказался мастером на все руки.

— Есть какие-нибудь предложения насчет одежды, Сайлас? — спросил Доминик.

— Конечно. В рубашке достаточно материала, — задумчиво заметил он, — но распределен он не так, как нужно. — Бесцеремонно взяв Женевьеву за плечи, Сайлас развернул ее и забрал в руку излишек ткани на спине. — Проблема не такая уж трудная. В мешке, который вы прихватили из дому, есть что-нибудь, что может оказаться полезным?

— Чистое белье, — ответила Женевьева, ничуть не смущаясь: с Сайласом подобные эмоции были неуместны.

— Хорошо. Не уверен, что смогу сшить нечто особенное, но мешок принесу. — Матрос вышел из каюты, прихватив две рубашки Доминика.

— Он меня не одобряет, — заметила Женевьева.

Доминик рассмеялся:

— Конечно, не одобряет. Но он вообще не одобряет женщин, а в особенности тех, кто не знает своего места в привычном ему порядке вещей.

— И, какое это место? — поинтересовалась Женевьева.

— В постели или на кухне, — без эмоций проинформировал Доминик. — Но уж точно не на борту корабля!

Женевьева озабоченно взглянула на идеально заправленную постель, потом снова на Доминика.

— Наверное, будет жаль испортить такую замечательную работу.

Он поманил ее пальцем, она, улыбаясь, подошла и оказалась между его колен.

— Подозреваю, что ты неисправима, — сказал Доминик, медленно поднимая на ней рубашку, склоняя голову и прикасаясь губами, дюйм за дюймом, к каждой клеточке ее живота.

От колючего трения его небритой щеки по нежной коже Женевьева вздрогнула, и в этот момент кончик его языка нырнул в крохотную воронку ее пупка. Покалывающие искорки разгорающегося пламени поднимались по ее телу вслед за снимаемой рубашкой. Когда нижний край ее оказался на уровне плечей, Доминик стал ласкать языком розовые соски с требовательной настойчивостью, отчего Женевьева почувствовала странную пульсацию в животе и чресла ее наполнились влагой.

Она опустила голову, посмотрела на густую темную шевелюру Доминика, приникшую к ее белой груди, и руки сами обвились вокруг его плечей, ощущая их упругую мощь под тканью рубашки. Словно в трансе ощупывала Женевьева его шею — сильную, стройную, бронзовую от загара, выступавшую из открытого ворота рубашки. Потом пальцы ее скользнули вверх: она обвела контур его ушей; потом снова вниз, под воротник, вдоль бугристой дорожки позвоночника. Доминик оторвал голову от ее груди и улыбнулся: