У меня действительно не было оружия. Только один из ножей крысят, коробка спичек и стоящая в углу канистра с бензином. Что ж… если они хотят воевать огнём, то будем воевать огнём. И первой я сожгу одноглазую ведьму.

[За несколько часов до этого]

Чарльз Леонгард стоял у окна и смотрел на силуэт молодого инспектора — помощника Рихарда Ланна.

— Включи свет, Сильва. Пусть он знает… — губы искривились в усмешке, — что ты дома и что папа тебя не поймал.

Ей было страшно так, что казалось, этот страх гулко бьется в висках. И всё же она надавила ладонью на выключатель. Комната осветилась ярким жёлтым светом, и она… увидела отца.

Белая рубашка на нем была застёгнута на все пуговицы, даже на верхнюю — хотя её он всегда расстёгивал, едва заходил в дом, словно она мешала ему дышать. Почему-то Сильва смотрела на эту пуговицу и не могла отвести взгляда. А глаза за стеклами очков холодно наблюдали за ней самой.

Отец не улыбался. И всё же девочка спокойно поправила волосы и сняла шубку. Бросила её на кровать — он следил за каждым движением, сам же стоял, не двигаясь. Под этим взглядом она начала дрожать, дрожь распространялась от коленей по всему телу. Но когда она заговорила, то услышала, что её голос звучит ровно и даже весело:

— Я тебя не ждала так рано, папа. А я вот гуляла… Как ты?

Чарльз Леонгард медленно подошел к ней. Сильва не отступила. Просто ждала. Не шевельнулась даже когда он крепко, до боли, сжал её плечи, а черные глаза оказались совсем близко:

— Куда ты ходила, Сильва?

Она знала, что теперь от пальцев отца на коже останутся синяки. И знала, что с сегодняшнего вечера ничего и никогда уже не будет как прежде. И всё же она ответила — тем же чужим, ровным, веселым голосом правильной дочки:

— Гуляла. А этот инспектор, он… меня встретил случайно и проводил. Мило, правда?

Она была рада, что умеет лгать без малейшего стыда или смущения. Точно так же умел лгать… только он. Её папа, сейчас сжимавший её, как сжимают котёнка, которого собираются утопить в ведре с водой. Просто погрузить и немного подержать. Минуты будет достаточно, даже много.

— Карл Ларкрайт и Рихард Ланн — эти имена он выплюнул почти с ненавистью, — не из тех, кто провожают до дома маленьких девочек. А ты не из тех, кто гуляет без машины. Отвечай. ГДЕ ТЫ БЫЛА?

Сильва упорно молчала. Тогда он встряхнул её — и она бы упала, не держи он её так крепко. На секунду она закусила губу и закрыла глаза — от боли, причиненной не этими стальными тисками рук, а этим голосом, от боли, свернувшейся тугим комом где-то между грудью и горлом. Отец замер и отступил. Но он по-прежнему всматривался в неё, будто пытаясь прочесть её мысли, а может быть, понять — какой лжи она сможет поверить и сможет ли. Сильва почувствовала, что к глазам подступают слёзы. Но заплакать уже не могла.

Глубокий вздох отца заставил её тоже судорожно выдохнуть, снова покачнуться, попытаться найти опору. Отец неожиданно улыбнулся:

— Бедная моя девочка. Ты, наверно, устала….

Ледяной страх сменился обжигающим стыдом. Он решился. Давал ей шанс. Надо было просто кивнуть. Улыбнуться, поцеловать его и пожаловаться, что она падает с ног и хочет есть, а может быть, лечь в постель. Что она по-прежнему ему верит. Что она на его стороне. Что она глупенькая девочка, которая ничего не знает и ни о чём не догадывается. Как же ей хотелось сделать это — кивнуть… Но вместо этого она спросила:

— Те люди на машине с красными колёсами… они ловят для тебя детей?

Взгляд из-за очков стал ещё острее. Как две длинные иглы, направленные в её бешено рвущееся сердце. На лице не отражалось ничего. Не двигаясь с места, он протянул к девочке руку:

— Милая, позволь, я всё тебе объясню. Этот щенок из управления обманул тебя. Поверь, я…

Пронзительное воспоминание — утро, колючий снег, лестница госпиталя. Сильва идёт и поддерживает отца за руку. Он очень устал: операция по пересадке почки шла несколько часов. Но он её спас. Учительницу, которую ждал целый класс маленьких детей. Наверно, примерно такой же, как тот, где учились когда-то они с Вэрди. Ученики, после ее возвращения, принесут ей яблоки и карамель, и никто из них не будет знать, что добрый доктор убил ради их учительницы… ребёнка. Такого же, как они.

— Та женщина… — Сильва сглотнула. — Фрау Черити… ты её спас… ты для этого тоже убил кого-то? Что ты делаешь с такими, как я? Ты режешь их? Ты…

Чарльз Леонгард сделал маленький шаг вперёд. Девочка буквально вжалась спиной в стену. Слёзы давно высохли, сердце успокоилось, и она безвольно опустила руки. Ей хотелось сползти на пол и спрятаться. Ничего больше.

— Сильва… — от мягкости в его голосе девочку затошнило и затрясло с новой силой. — Послушай. Я помогаю людям. Им это нужно.

— Я могла бы быть там. Одной из них… — она криво усмехнулась. — Не хочешь взять у меня что-нибудь? Кровь? Или, может быть, сердце?

Он подошёл вплотную, и на секунду Сильва снова почувствовала себя котёнком, которого сейчас опустят в воду. Или же свернут шею, это проще. Но отец справился с собой. Пальцы лишь провели по волосам девочки.

— Я всё слышала. И…

Руки отца опустились. Сильва, перебарывая ком в горле, едва держась на ногах, шепнула:

— Пожалуйста… не ври мне, папа. Зачем? — у неё задрожал голос. — Ты был добрым… всегда был добрым…

— Значит, теперь я стал злым?

— Я…

— И ты смеешь говорить мне это… — глаза неожиданно блеснули, — после того, на что я пошёл, чтобы ты НЕ стала одной из них? ТЫ ДОЛЖНА БЫТЬ БЛАГОДАРНА! Ты хочешь жить на улице, голодать, трястись и прятаться при виде полиции и…

Сильва услышала, что за окном снова поднимается ветер. Ветки заскрипели, противясь холодному движению и силясь не сломаться… совсем как она сейчас.

— Я и есть одна из них, — её ответ прозвучал глухо.

— Не смей так думать.

И ей стало смешно. Да, смешно и одновременно безразлично. Даже не больно. Снова кривя в улыбке губы, она кивнула:

— Да, ты прав. Я не одна из них. Я хуже.

То, как он побледнел, не заставило её остановиться. Она продолжала улыбаться, глядя на отца, и всё новые и новые слова рвались наружу.

— Сильва…

— Дай мне сказать! — теперь она сама схватила его за руки и поднесла широкие ладони к своему лицу. — Папа, посмотри на меня! — поймав наконец его взгляд, она выдохнула самую горькую фразу. — Я не существую! В больнице и на улице существует она — твоя молодая любовница в дорогой шубе! Для прислуги и для твоих высоколобых друзей тоже существует она — такая же «крыса», как и все те, у кого нет дома! Они не знают ни меня, ни того, что я чувствую, знаю, умею, хочу! Ты уничтожил меня, папа… так что же… — снова у неё защипало в глазах, и она наконец позволила ногам подогнуться, сползла по стене на пол и взглянула на него снизу вверх: — мне поблагодарить тебя?