Долли Рид вошла в столовую и тотчас же тихонько ретировалась, они ее даже не заметили. Однако острый слух Сильвии уловил голос отца, возвращавшегося с пашни вместе с Кестером. Она быстро подхватилась и в пугливой застенчивости умчалась наверх, предоставив Чарли самому объяснять ее отцу, что он делает один в их кухне.

Войдя в дом, Дэниэл поначалу никого не увидел, ведь они даже не подумали зажечь свечу. Кинрэйд выступил вперед, туда, куда достиг свет очага; решимость утаить то, что он сказал Сильвии, мгновенно растаяла под напором радушия, с которым встретил гостя ее отец, как только его узнал.

– Господь с тобой, парень, кто бы подумал увидеть тебя здесь? Я полагал, ты уже на середине пролива Дейвиса[75]. Хотя, что говорить, зима в этом году мерзопакостная; может, и правильно, что вы поздно сезон открываете. Я в свое время самое позднее уходил в море девятого марта, и мы в тот год тринадцать китов побили.

– Мне нужно с вами поговорить, – начал Чарли нерешительным голосом, столь отличным от его всегдашнего самоуверенного тона, что Дэниэл пристально уставился на него еще до того, как он начал излагать суть дела.

И, возможно, речь Кинрэйда не явилась для него неожиданностью. Во всяком случае, она пришлась ему по душе. Ему нравился Кинрэйд, которому он очень симпатизировал не только в силу того, что знал о характере молодого моряка, – ему импонировали и та жизнь, что он вел, и его ремесло. Робсон слушал, одобрительно кивая и подмигивая, пока Чарли не сообщил все, что хотел сказать, а затем вложил в руку Кинрэйда свою широкую заскорузлую ладонь, словно заключая с ним сделку, и словами выразил свое сердечное согласие на их помолвку. А под конец издал довольный смешок, потому как ему пришла в голову мысль, что это судьбоносное событие – сватовство к их дочери – происходит в отсутствие его жены.

– Я не уверен, что моя миссус это одобрит, – сказал он, – хотя бог знает, что она может иметь против. Но она не горит желанием выдать ее замуж, а ведь я всегда был ей хорошим мужем, лучше во всем райдинге не сыскать. В любом случае, глава семьи – я, и она это знает. Но, пожалуй, ради мира и спокойствия – хоть она и не криклива – лучше ничего ей не говорить, пока ты снова не вернешься в порт. А дочка – она сейчас наверху – будет только рада хранить свой секрет, мурлыкать над ним и облизывать, как старая кошка слепого котенка. Но ты, полагаю, хочешь увидеться с ней. Старик вроде меня не такая приятная компания, как миленькая девушка. – Довольный собственным остроумием, Дэниэл разразился басистым смехом и, подойдя к подножию лестницы, крикнул: – Сильви, Сильви! Иди сюда, дочка! Поторопись!

Какое-то время ответа не было. Потом дверь отворилась, и Сильвия ответила:

– И не подумаю. Сегодня я больше не выйду.

На что Дэниэл опять рассмеялся, особенно когда увидел разочарование в лице Чарли.

– Заперлась, слышишь? Сегодня близко к нам не подойдет. Эх! Упрямая она у нас малышка, но ведь единственная дочка, поэтому мы обычно позволяем ей поступать по-своему. Однако у нас есть трубка и стакан, а это, по моему разумению, компания ничем не хуже любой женщины в Йоркшире.

Почту в Монксхейвен доставляли три раза в неделю. Обычно в сумке, которую вез с собой человек в почтовой карете, лежало не больше дюжины писем, а доставка их из Йорка занимала большую часть дня. По дороге он сбрасывал мешки с корреспонденцией у усадеб сквайров или у придорожного постоялого двора в районе болот. Из общего количества писем, приходивших в Монксхейвен, больше всего были адресованы торговцам и банкирам братьям Фостерам.

Утром после дня помолвки Сильвии с Кинрэйдом братья Фостеры, казалось, ожидали писем с особым нетерпением. Несколько раз Джеремая выходил из гостиной, где его брат Джон сидел в молчаливом ожидании, проходил через магазин и из конца в конец оглядывал рыночную площадь, высматривая хромую старушку, которую из милосердия наняли разносить письма и которая в это утро, по-видимому, хромала сильнее обычного, судя по тому, что она задерживалась. И хотя никто, кроме самих братьев Фостеров, не знал, почему они ждут писем с таким нетерпением, Хепберн, Кулсон и Эстер прониклись их настроением: они переживали за своих работодателей и испытали немалое облегчение, когда старушка с корзинкой писем наконец появилась.

Одно из писем, по-видимому, было особенно важным для добрых братьев. И тот и другой посмотрели на него, потом друг на друга. Не говоря ни слова, они вернулись в гостиную с запечатанным конвертом в руках, закрыли за собой дверь и даже задвинули зеленую шелковую занавеску, чтобы спокойно прочесть письмо без посторонних.

И Кулсон, и Филипп понимали: происходит что-то необычное. И, вероятно, они больше думали о возможном содержании этого письма из Лондона, чем о служебных обязанностях. Но, к счастью, в магазине было довольно спокойно. В сущности, Филипп вообще ничем не был занят, когда Джон Фостер открыл дверь гостиной и, как бы в раздумье, пригласил его в комнату. Когда дверь за ним закрылась, Кулсон немного расстроился, что его не позвали. Минуту назад и Филипп, и он были на равных, ничего не ведая о содержании письма, а теперь, очевидно, у Филиппа перед ним появится преимущество. Но вскоре Кулсон снова обрел свое обычное состояние, принимая обстоятельства такими, какие они есть, – сказались и его природный склад, и квакерское воспитание.

Сомневаться не приходилось: Филиппа пригласили потому, что таково было желание Джона Фостера. Джеремая – менее энергичный и менее решительный из братьев – все еще оспаривал целесообразность этого решения, когда Филипп вошел.

– К чему торопиться, Джон? Не надо приглашать молодого человека, пока мы не рассмотрим дело более тщательно.

Но молодой человек уже пришел, и воля Джона одержала верх.

Из слов Джона, объяснившего, почему, вопреки мнению более осторожного брата, он счел это решение необходимым, Филипп усвоил, что братья Фостеры уже некоторое время получали анонимные письма, предупреждавшие их – вполне определенно по смыслу, хотя и в туманных выражениях – о том, что опасно иметь дело с одним производителем шелка из Спиталфилдса[76], с которым братья много лет успешно торговали, не так давно они даже предоставили ему кредит. В письмах содержались намеки на то, что этот производитель – полный банкрот. Братья попросили автора посланий сообщить свою фамилию на условиях конфиденциальности и как раз сегодня получили письмо с этой информацией. Однако имя им было совершенно незнакомо, хотя у них не было оснований сомневаться в подлинности и его, и адреса, который был указан подробно. В письмах содержались сведения о некоторых обстоятельствах сделок Фостеров с этим производителем, которые могли быть известны только человеку, пользовавшемуся доверием одной или второй стороны; а Фостерам, как уже отмечалось, этот человек был совершенно не знаком. Пожалуй, они не стали бы рисковать в интересах этого производителя по фамилии Дикинсон, но дело в том, что он принадлежал к той же конфессии, что и они, и слыл порядочным человеком и филантропом. И эти анонимки вызывали у них тревогу, особенно в связи с тем, что в письме, доставленном с сегодняшней почтой, содержались имя и фамилия их автора, а также различные подробности, свидетельствовавшие о том, что этот человек хорошо знаком с делами Дикинсона.