– Не на публике, конечно. Джордж предлагает тебе вернуться к работе с нами, пока что только ради нашего собственного удовольствия. Сначала мы могли бы репетировать втроем, а если бы ты набралась уверенности, то, не сомневаюсь, к нам с радостью присоединились бы другие музыканты. Но сначала ты сама должна высказать такое желание.

Гарольд и Джордж не ожидали такого вмешательства и с досадой переглянулись. Их огорчение усилилось, когда Саймона поддержала Бетси. Мелли должна делать только то, что сама захочет, независимо от того, понравится ли это ее отцу. Кому, как не ей, знать, как важен каждый день!

Мелли попросила гостей извинить ее: ей понадобилось привести себя в порядок. Стоило ей отойти от стола, как Бетси гневно наставила на мужа палец; слова были излишни. Гарольд знал: этот жест жены предвещал бурю.

Саймон отложил салфетку и тоже попросил извинения. Решив отыскать Мелли, он прошел через зал, осторожно приоткрыл дверь дамской комнаты и увидел ее перед зеркалом, мертвенно бледную.

– Я думала, это комната для дам, – проговорила она еле слышно.

– Все зависит от обстоятельств, – ответил Саймон, приближаясь.

Он закрутил кран и уселся на столик у раковины.

– Здесь больше никого нет? – спросил он шепотом.

– Как будто никого, – ответила Мелли с улыбкой. – Хотите убедиться? Можете заглянуть под двери.

– Нет, лучше рискнуть. Я очень огорчен. Не знал, что этот бранч – западня. Если бы знал, то…

– Я признательна вам за чуткость, – прервала она его. – И за то, что пришли мне на выручку.

– Какое приятное слово! Никогда еще не слышал его от тебя.

– Какое слово?

– «Чуткость».

– Это первое, что пришло мне на ум.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Саймон.

– Потерянной, – ответила Мелли не раздумывая.

– Я редко бываю… чутким, когда возникает необходимость высказаться, но хочу, чтобы ты знала: я счастлив, что ты выздоровела. Я навестил тебя в больнице в самом начале, но ты этого не помнишь, ты была в коме.

– Если это единственное, чего я не помню, то все обойдется.

Мелли не знала, почему ей вдруг захотелось откровенничать с Саймоном. Может, ее подкупила прямота, которую он проявил, поспорив за столом с ее отцом, а может, просто возникла потребность кому-то рассказать о той лжи, в которой она жила и которая уже душила ее до тошноты, как случилось сейчас. Как выйти на сцену, когда боишься публики? В снах о своих концертах она даже не узнавала саму себя!

– Ты чудом выжила, теперь запасись терпением. Вращайся среди людей, проветрись, начни жить заново – остальное придет само.

– Как проветриться, если я никого не помню?

– Даже нас? – спросил Саймон.

– Вас?..

– Нас! – повторил Саймон с загадочным видом.

– Неужели мы…

– Конечно!

– Вы хотите сказать, что мы?..

– На каждых гастролях. О, что это были за ночи!

– Серьезно?!

– Увы, нет. Прости, я пошутил, – признался Саймон. – Я питаю пылкую любовь к женщинам, но не в постели. Пусть это останется нашей тайной, ты всегда была единственной в нашей труппе, кто был в курсе дела, не считая гримера Сэми. В общем, ты поняла: у меня не хватило духу сделать такое признание.

– Мой отец не рассказывал вам про мои… временные проблемы, как он это называет?

– Ни слова, клянусь! Только предупреждал, что ты еще не совсем поправилась.

– Тогда тайна за тайну. Я признаюсь тебе в своей, о которой тоже никто не знает, за исключением тех, кто меня лечил. Я ничего не помню: ни свою жизнь, ни концерты, ни Джорджа. Родителей – и тех не помню! Интеллект уцелел, я не впала в детство – так мне, по крайней мере, кажется, слов мне хватает, я не задумываясь делаю все необходимое для жизни, я виртуозно исполняю фортепьянные пьесы, сама не зная, как это у меня выходит, но все существовавшее до авиакатастрофы стерлось, вместо воспоминаний – одно огромное белое пятно. Мне захотелось всем сделать хорошо, вот я и жульничаю. Все, что я знаю, попросту заучено. Когда слоняюсь по дому, у меня иногда возникает чувство дежавю, и тогда всплывают обрывки детских воспоминаний. Но подлинны ли они, или я сама их придумала? В общем, перед тобой самозванка – так меня назвала бывшая моя нянька.

– Не будь слишком сурова к себе и не позволяй отцу изводить тебя чрезмерными требованиями. Эта амнезия вполне может оказаться временной. Если тебе нужно ломать комедию, чтобы чувствовать себя собой, не стесняйся. Я знаю что говорю. Я изображаю другого человека с четырнадцати лет. Некоторые любовники обвиняли меня в том, что я не желаю признавать самого себя, но они ошибались. Дело не в том, кем тебя считают, а в том, кто ты такая на самом деле… Что ж, после этих глубоких речей, о которых я непременно пожалею, предлагаю вернуться к остальным, иначе они решат, что мы затеваем что-то некатолическое…

– Подумаешь! Гарольд протестант, а Бетси вообще буддистка, – ответила она ему в тон.

Покосившись на нее, Саймон расхохотался.

– Ну вот, только что мы выяснили насчет тебя кое-что, чего даже я не знал, – проговорил Саймон, выходя из туалета. – У тебя есть чувство юмора.

* * *

Гарольд ошибался, опасаясь бури. На него обрушился настоящий ураган. Бетси никак не могла уняться. Мелли и Саймон после обеда отправились прогуляться вдоль реки Чарльз, и Гарольд оказался в машине нос к носу с женой. Спасало его разве что присутствие Уолта, мчавшегося на этот раз гораздо быстрее обычного.

Дома Бетси взяла мужа за плечо – он сознательно женился на женщине крупнее его и с тех пор пожинал последствия – и бесцеремонно поволокла в гостиную.

Горничная поостереглась предложить им кофе и вместе с лакеем скрылась за дверью. Прижиматься к ней ухом в этот раз не было необходимости – крик был слышен даже на кухне.

Сначала «Как ты додумался такое учинить?», потом «Ты ни перед чем не остановишься», «Она не твоя вещь», «Ты маньяк», «Постыдился бы» и, наконец, «Требую, чтобы ты перед ней извинился!».

Гарольд сохранял спокойствие, зная, что в такие моменты сопротивление бесполезно и способно только усугубить положение. Помалкивая, он привычно изображал раскаяние и наблюдал, как у жены близится приступ рыданий. Это обычно знаменовало прекращение военных действий.

Когда Бетси потянулась к серебряной шкатулке с бумажными платками, стоявшей на изящном столике, Гарольд понял, что опасность миновала, тяжело вздохнул и стал просить прощения.

– Я не хотел ее задевать, мне в голову не приходило, что щедрое предложение Джорджа так ее смутит.

– Смутит? Ей пришлось выбежать из-за стола, так ей стало плохо! Ты собираешься меня убеждать, что эта дурацкая идея принадлежит Джорджу?