Заволновавшись, Бетси поискала его в обоих флигелях. Потом ее осенило, и она толкнула дверь музыкальной гостиной. Гарольд, низко опустив голову, полулежал в кресле, в котором всегда слушал игру дочери. Он даже не услышал, как вошла жена.

– Что-то не так, Гарольд?

Он выпрямился, на его лице читалась тревога. Теперь Бетси испугалась.

– Что-то с Мелли?

– Нет, – ответил он чуть слышно.

– Честно?

– С ней все хорошо, она ужинает в городе.

Бетси смотрела на него, гадая, в чем дело.

– У тебя любовница? Она тебя бросила?

– Не болтай ерунду!

– Тогда что, Гарольд?

– Рапопорт!

– Джордж заболел?

– Разве что ясновидением. Еще я обнаружил в нем ранее не замеченную склонность к жестокости.

– Он изменяет Нине?

– Хватит фантазировать про адюльтер, надоело! Только что он мне звонил с новостью, что моя дочь лишилась своего таланта. «Играет мастерски, здесь ее не за что критиковать, дорогой Гарольд. После стольких лет это минимум. Но куда делось чувство, Гарольд? Мелоди утратила свою творческую чувствительность, Гарольд». Этот болван считал необходимым то и дело повторять мое имя, как будто забивал молотком гвоздь. Я уже вошел по шляпку в стену, а он продолжал колотить… «Мы не сможем принять ее в филармонию, поймите меня правильно, дорогой Гарольд, я без малейшей радости сообщаю вам о том, что…»

– О чем?

– Не знаю, я бросил трубку.

– Правильно сделал.

– Придется перекупить филармонию, а его выставить за дверь.

– Лучше подумай о том, как сообщить об этом дочери.

– Что-то пошло не так, Мелли сама не своя. Как тебе ее новые вкусы по части одежды?

– Гарольд…

– Ты-то хоть не начинай, я знаю, как меня зовут, черт возьми!

– Успокойся, прошу тебя, и послушай. Мы чуть ее не потеряли, ее вернули нам чудеса современной медицины. Теперь пришло время оплакать того человека, каким она была до авиакатастрофы. Верно, она изменилась. Она стала беззаботнее, не так предана музыке, иногда витает в облаках, иначе говорит, у нее теперь другие интересы. Например, ей теперь небезразличны другие люди, чего раньше не бывало. Ее вкусы тоже поменялись. Но даже если ей придется прекратить карьеру, одно несомненно: она – Мелли, наша дочь.

– А вот я вообще ее не узнаю! Не надо смотреть на меня как на чудовище. Я не о ее рассеянности, неудачных или неуклюжих ответах, когда заходит речь о прошлом, не о ее наивном вранье, попытках убедить нас, что она помнит все, о чем мы ей говорим. Дело даже не в этом. Такое впечатление, что она никогда не жила в этом доме и, кстати, не имела ничего общего с нами. Молчи, вижу по твоим глазам твои мысли. Ладно, пускай я чудовище, а ты святая, но я здравомыслящее чудовище, а ты отказываешься признать очевидное.

Гарольд встал, прошел мимо жены и заперся у себя в кабинете.

* * *

Бетси всю ночь не смыкала глаз. Буря нарастала, дождь колотил по окнам, молнии озаряли комнату белыми сполохами. Грома Бетси не боялась, но вой ветра, стучавшего ветвями столетних дубов, вызывал у нее дрожь, напоминая о ночи, перекроившей всю ее жизнь. Без конца ворочаясь и по-всякому перекладывая подушку, она думала о кошмаре Мелли. Это произошло не в первый раз: недавно, проходя мимо двери дочери, она слышала, как та стонет во сне.

В половине шестого утра Бетси побрела в кухню. Работников еще не было видно, что ее только порадовало: хотелось побыть одной. Необходимо было поразмыслить.

В шесть часов, собравшись с духом, она надиктовала звуковое письмо врачу Мелли: это была просьба как можно быстрее перезвонить и днем принять ее.

* * *

Встреча состоялась в разгар дня. Но прежде Бетси пришлось полчаса томиться под дверью кабинета. Врач извинился и объяснил, что постарался выкроить для нее немного времени между двумя пациентами. Она вежливо напомнила, что не принадлежит к числу его пациентов, а врач сделал упор на том, что не может обсуждать здоровье Мелли без нее самой – не позволяет врачебная тайна.

Бетси, в свою очередь, вспомнила о щедрых пожертвованиях своего мужа в пользу «Лонгвью». После этого она высказала свои, вернее, Гарольда жалобы.

Врач взял свой планшет и нарисовал на экране пальцем овал, изображавший мозг. Среди врачей редко встречаются хорошие рисовальщики. Он пометил крестиком поврежденный участок затылочной доли и еще раз объяснил, что хирурги заменили его трансплантатом. Следовало радоваться, что он прижился.

Прежде чем выписать Мелли из Центра, ей сделали кучу анализов и обследований, добавил он. При обычных обстоятельствах все эти дорогостоящие действия сочли бы излишними, но о них из осторожности распорядился сам директор по науке.

Оказалось, что без них можно было бы обойтись: атомарная и биологическая съемка лишний раз подтвердила целостность мозга Мелли. О том же свидетельствовали когнитивные тесты.

Ее проблемы с памятью были загадкой, однако врач не сомневался, что они вызваны каким-то временным воздействием.

Тогда Бетси набралась храбрости и задала вопрос, не дававший ей спать всю ночь. Возможно ли, чтобы у дочери было поведенческое расстройство? Врач попросил уточнить, что она имеет в виду, и Бетси долго мялась, прежде чем заставить себя произнести слово «шизофрения».

Врач с сочувственным видом похлопал ее по руке, чтобы ободрить. У Мелли не наблюдалось никаких симптомов, которые наводили бы на подобное подозрение.

Но как тогда объяснить ее тревогу, выражение смятения на ее лице, растерянность, мучающие ее по ночам кошмары?

Врач ответил, что кошмары – хороший признак. Эмоциональная память нуждается в стимулировании, чтобы очнуться. Сам этот процесс был слишком сложен, чтобы объяснять Бетси его подробности, и врач сказал только, что со временем с Мелли обязательно произойдут всевозможные мелкие события, благодаря которым в ее мозгу включатся электрические сети. Этим он ограничился, уж очень смутной была вся эта тема, и напомнил о знаменитой булочке Фруста. Бетси поправила его: фамилия французского писателя была Пруст, а «булочкой» на самом деле было печенье «Мадлен». Врач поблагодарил ее за уточнение; он-то всегда думал, что Мадлен – имя его жены.

Внезапно он, не переставая размышлять, поднял голову, и Бетси заметила у него в глазах искорку, как будто его посетила мысль, от которой у этого разговора появлялся смысл.

Учитывая пережитый Мелли травматический стресс – он тут же оговорился, что это только предположение, – у нее могло произойти диссоциативное нарушение личности. Симптомы бывают разные, но в целом сводятся к неспособности воспринимать пережитое. Еще это называют диссоциативной амнезией или деперсонализацией. Человек не знает, верить ли своим воспоминаниям, а порой не ведает, кто он такой.