Итак, руководство Государственного архива знает, что мы тут и что французский эксперт специально прилетает из Парижа, чтобы осмотреть фрагмент черепа, тот самый, что они прячут в коробке из-под дискет! Тогда почему никто не отвечает на наши звонки? Даже наши пропуска не готовы. Мы подтвердили доктору Шарлье «встречу по черепу». Зубы будут позже, скорей всего, в другой раз. «Когда?» – заволновался он. Вскоре. Здесь мы были вынуждены применить те же приемы, что и российские инстанции: ответ расплывчатый, но с примесью надежды.

Филипп Шарлье успокоил нас сразу. «Не волнуйтесь, я выкрою время, когда будет нужно. Проект меня очень интересует, можете на меня рассчитывать. А с черепом, значит, все в порядке?» Априори так оно и было. Тем не менее сейчас мы просто кипим от негодования, теряя время в напрасном ожидании в вестибюле. Их хотя бы предупредили о нашем посещении? Или им просто нравится играть у нас на нервах? Или это всего лишь проявление родимых пятен неумелости, унаследованных нынешней бюрократией от советского периода? За единственным окошком бюро пропусков сидит женщина лет шестидесяти. Это она выписывает пропуска. Короче говоря, эта дама может делать все, что ей в голову придет. При этом никто из посетителей ГА РФ не смеет ей что-нибудь возразить. Вот сейчас она ест кебаб, листая популярный журнал и не обращая на нас ни малейшего внимания. «Ей должны позвонить по телефону, чтобы заказать нам пропуска, – объясняет Лана, сохраняя еще бодрость духа. – Это всего лишь вопрос нескольких минут».

Николай, архивист с восковым лицом, наконец, решился прийти и вызволить нас. Он принес наши «охранные грамоты», пропуска. Дама в окошке только что покончила со своим кебабом и приступила к чтению нового журнала. Она даже не подняла головы, когда мы уходили. Спокойней, обходительней, без нервов, это всего лишь маленькое испытание, тест. Все это пустяки, главное то, что череп нас ждет, и мы проведем экспертизу. С Филиппом Шарлье, который прибудет к нам через полчаса. У нас как раз есть время, чтобы убедиться, что все в порядке.

«Череп не готов?!» Я не могу поверить тому, что нам только сообщил Николай. Тем не менее он подтверждает сказанное со свойственной ему невозмутимостью. Ничего не подготовлено. Его опаловые глаза еще ни разу не были такими оживленными, как в этот момент. «Мы дождемся доктора Шарлье и тогда все принесем», – продолжает он, когда мы проходим через двор ГА РФ по направлению к зданию Главного управления. «До его прихода не начнем. И для информации: все должно быть закончено к закрытию, в 17 часов 30 минут».

Вот мы снова в той самой комнате, где в прошлом году нам показывали череп. Только картины на стенах другие. Вместо революционных плакатов 1917 года теперь тут серия черно-белых фотографий императорской семьи Николая II, последнего царя Святой Руси. Нужно ли усматривать тут желание и готовность российских властей прославлять имперское прошлое страны? Я не смею рассуждать о таком идеологическом выборе ни перед Николаем, ни тем более перед Диной, которая только что присоединилась к нашей компании. Начальник отдела секретных фондов явно не ожидала, что мы увидимся снова.

Как обычно, она ведет себя по настроению. В конце рабочего дня Дина выглядит расстроенной и даже не отвечает на наши приветствия. Узнаю большую коробку из-под обуви, в которой хранятся кости, приписываемые Гитлеру. Она высовывается из маленькой тележки, с которой Николай никогда не расстается. Тележка аккуратно приставлена к краю стола. Все того же большого деревянного стола. «А можно ли будет открыть коробку?» Лана переводит мою просьбу. Никто из архивистов не отвечает. Как будто они нас не слышат или уже перестали понимать по-русски. В конце концов, Николай дает ответ.

Не говоря ни слова, он подходит к своей тележке, вызывающе скрещивает руки перед собой и пристально смотрит на нас. Такой поворот в нашей встрече не обещает ничего хорошего. Наступает тяжелое молчание. Лана прерывает его. «А Лариса, Ваша директриса, не собирается ли она присоединиться к нам?» Мы немного встревожены и теперь даже желаем ее присутствия. Судя по всему, Дина и Николай не участвуют в проекте экспертизы. Хотелось бы знать, идет ли речь о невыполнении приказа или о протесте двух сотрудников против того, чтобы какие-то посторонние люди копались в их «сокровище». Или, если говорить вообще, не решило ли руководство ГА РФ таким способом помешать нашей работе?

Филипп Шарлье только что связался с нами. Он уже в вестибюле, напротив дамы с журналом. Очевидно, она не хочет его впускать. Николай соглашается пойти еще раз. Медленно, очень медленно он надевает шапку на свои соломенные волосы, накидывает пальто и сопровождает меня. Он невозмутимо приветствует французского эксперта своим ледяным «здравствуйте».

Я предупреждаю доктора Шарлье о том, что ситуация осложнилась. Я делаю это шепотом, ведь многие русские понимают французский язык, потому что учили его в школе. В советские времена в учебных заведениях в качестве обязательного иностранного языка французский был даже более распространенным, чем английский язык. А школьные годы Николая как раз прошли под серпом и молотом. «Понял, я пристроюсь, – пробормотал доктор. – Я привык». Наконец-то идут позитивные волны. У Филиппа Шарлье их хватает. Входя в комнату, где нас ждут Лана и Дина, он добавляет: «Я получу доступ к черепу. И уже это потрясающе».

Мы понимаем, откуда это прохладное отношение к нам со стороны наших собеседников. «Большое спасибо» за это профессору Николасу или, как его называют кратко, Нику Беллантони из Коннектикутского университета в США. Этот американский профессор археологии исследовал череп в 2009 году и заявил, что он принадлежит молодой женщине! Как мы поняли во время первой встречи с сотрудниками ГА РФ в прошлом году, такая выходка американца глубоко травмировала Дину и Николая.

После этого скандала ни один ученый не смог близко подойти к этим костным останкам. Филипп Шарлье – первый. И за ним внимательно следят. Николай стоит в нескольких сантиметрах от него, готовый, если понадобится, вмешаться в любой момент. Первый шаг: наблюдение. Французский эксперт хватает коробку с дискетами, в которой находится кусок черепа. Он рассматривает его, поднеся близко к глазам, изучает со всех ракурсов. Все его внимание сосредоточено на костях. Его уверенное поведение так озадачивает русских архивистов, что они не осмеливаются возражать ему. Пока что…

«Первая важная информация: невозможно определить пол человека, которому принадлежал череп, только с помощью визуального анализа», – уверенно говорит судмедэксперт. И продолжает: «Принадлежит он мужчине или женщине? Никто не может определить это точно. По крайней мере, мне кажется, что рискованно утверждать что-либо по этому поводу на основе столь небольших костных фрагментов. У нас есть только левая задняя часть черепа. Эта часть никоим образом не показательна для определения пола. Утверждаю это категорически». Всего за несколько минут Филипп Шарлье развенчивает часть теории своего американского коллеги. Последний утверждал, что структура костных тканей слишком тонкая, слишком хрупкая и не соответствует структуре костей, принадлежащих пожилому мужчине.

«Неправильно!» У француза нет никаких сомнений. «У скелета пол определяется по тазовым костям. По черепу, по нижней челюсти или бедренной кости сделать это нельзя. Вот хорошо бы еще иметь весь череп целиком. Тут такого нет». А что касается возраста? Беллантони приходит к выводу, что череп принадлежал человеку в возрасте от двадцати до сорока лет. А Гитлеру было пятьдесят шесть. Как американец это установил? «Должно быть, он основывал свои утверждения на степени срастания черепных швов», – предположил Шарлье. Это именно так.