— Почему?

— У него жена рожает. А мне приходится и дежурить, и вести занятия.

— Тяжело вам...

— Мне-то что... Вот жене Болтянского тяжело.

Михаил Артемов применил к военному моряку свою излюбленную тактику, хотя не видел, что Юрмин не в своей тарелке от сугубо официального общения. Он продолжил чуть грубовато, чуть по-свойски и немного по-товарищески:

— Как тебя по батюшке?

— Геннадьевич.

— Ну, это для моего языка длинновато, — улыбнулся полковник. — Зовут Сергеем, да?

— Так точно.

— Скажи-ка мне, Сергей: ты хорошо знаешь капитана Колчина?

— В каком смысле?

— Сейчас расскажу. Представь себе капитана в полевом лагере.

— Вижу отчетливо. Как в бинокль.

— А теперь представь нестандартную ситуацию... Хотя нет, это сложно. Давай проще. — Полковник прикурил очередную сигарету. — Поговорим про личные качества Колчина. Он офицер, служил в морской пехоте и сейчас проходит службу в спецподразделении. Он состоятелен как боец спецназа? Или же окончательно переоделся в шкуру «слона»[13]? Пересел на «психологического» конька, другими словами. Сумеет ли он в реальных условиях оценить нестандартную ситуацию, принять единственно верное решение?

— Вы задали столько вопросов... Я и половины не запомнил.

— Тебе не обязательно отвечать на все вопросы. Ты суть схватил?

Мичман пожал плечами:

— Вроде бы схватил.

— Ну так вперед!

— В общем, объяснить, что и как нужно делать, Олег, конечно, сможет. Что касается реализации...

— Вот именно! — похвалил полковник. — Хорошее слово ты подобрал, Сергей Геннадьевич.

Вдохновленный Юрмин «подобрал» целую фразу:

— Капитан Колчин — кабинетный спецназовец.

Полковник протянул Сергею Геннадьевичу руку:

— Приятно иметь дело с умными людьми. Ты точно мичман?

— Уже не уверен. — Юрмин скосил глаза на погон. На миг ему показалось, что две звезды выросли в размерах, до звания вице-адмирала. А под лопатками зачесалось. Наверное, крылья прорезываются.

Мичман резко встал, едва не опрокинув стул, и вытянулся по стойке «смирно». Чем едва не напугал Артемова. Полковник обернулся.

Он стоял у раскрытой двери дежурки с сигаретой в руке. В дверном проеме он увидел генерала Паршина. За ним следовал, как на привязи, начальник курса. Полковник демонстративно разогнал дым рукой и ткнул сигарету в пепельницу. Улучив момент, он, стоя к генералу спиной и глядя на мичмана, сделал движение у рта, словно застегивал «молнию». А его холодные глаза говорили: «Ни слова!»

— Уезжаете, Александр Петрович? — угадал Артемов намерения генерала. Невозможно было себе представить Паршина, ночующего в этой дыре.

— Да. В Астрахань. Не думаю, что в штабе Каспийской флотилии меня ждут. Тем вернее разрешить вопрос по жалобе моряков на имя главкома. Здесь я оставляю своего помощника. Если что, обращайтесь к нему.

— Приятно было познакомиться.

— Я не прощаюсь. Завтра мы снова увидимся. До встречи.

Паршин вышел из штаба в сопровождении начальника военно-морской базы и двух своих людей.

— Знаешь, кто это? — спросил полковник мичмана, кивнув на дверь. — Зам главы кремлевской администрации. У него ты документы не спрашивал?

«Ну очень смешно!» — отреагировал Юрмин.

Прошла пара минут, и оконные стекла завибрировали от гула вертолетных лопастей, набирающих обороты. «Ми-8» и боевая машина сопровождения взяли курс на север. Они едва ли не повторят маршрут двух винтокрылых машин, по которым отработала в 97-м диверсионная группа генерала Паршина. «Ну, Клим, — мысленно обратился к сержанту полковник Артемов, — какое задание тебе дали? Сбей вертолет, Клим, прошу тебя».

Михаил Васильевич оставил дежурного и вышел из штаба. А мичман не переставал думать о Тульчинском, который работает на ГРУ, о причастности новоиспеченного инструктора к гибели экипажа. Он бы поделился с Артемовым, оказавшимся мужиком общительным и с чувством юмора, своими соображениями, если бы не его принадлежность все к той же военной разведке. Но то, что оба офицера стоят по разные стороны высокого забора «Аквариума», мичман представить себе не мог.

* * *

Полевой лагерь военно-морской базы «Дельта»

На Алексея Бережного, вернувшегося в лагерь, Клим бросил тяжелый взгляд. Сейчас все мысли командира экипажа сосредоточились на исчезновении Олега Колчина. Когда и в каком направлении мог уйти капитан? — лихорадочно соображал Климов. Направлений столько, что не хватит рук всего экипажа, чтобы указать возможные пути. Вопрос: когда? Ответ: не так давно — Аденин видел Колчина, лежащего на койке, примерно тридцать или сорок минут назад. Даже если разбиться на пары, то поиски можно вести лишь в трех направлениях. Бережной тоже присоединится — никуда он не денется. Пока он не знает всей правды об экипаже, он — член группы и вместе со всеми будет выполнять любую поставленную перед ним задачу.

«Да херня все это!... — вспомнилось его выступление. — Для „зеленых беретов“ головоломка. У штабных столько закидонов, что хоть ушами наворачивай».

И будет наворачивать. С особым рвением. Вот сейчас Колчина можно было объявлять кем угодно: тем же «предателем», чей портрет он вешал на доске, героем невидимого фронта, тем и другим, маньяком, психом, убийцей. Хотя бы для одного человека — Алексея Бережного, чья помощь была просто необходимой. Ну нет лишних рук в экипаже!

У Клима с Землей были сложные отношения. Алексей — щит группы, головной, за которым пять его оригиналов. Клим использовал его, и такая тактика, откровенно говоря, была не по нутру. Не однажды Клима посещала мысль: усадить рядом Алексея и все рассказать ему. Для чего? Хотя бы для внутреннего равновесия. Однако понимал: склонить Землю на свою сторону не получится. Да и само определение не могло устроить Клима. Склонять... Он видел в этом слове яд, предательскую подножку. И пришел к соответствующему выводу: был бы на месте Земли тот же Серьга, откровенный разговор не заставил бы себя ждать. Земля настоящий боец, тинейджер по жизни, а Серьга по жизни — примак. Если бы он вел дневник, то закончил бы его так: «Я спасал свою задницу, и мне это удалось».

Земля был единственным в экипаже, кого Клим закрыл бы своей грудью. Но не потому, что отдавал должное — за прикрытие, за его по-настоящему товарищеский поступок, когда он отдал свой акваланг командиру. Может, потому, что Бережной был единственным человеком в экипаже. Остальные же были оборотнями.

— Ты где был? — спросил Клим у Бережного.