у прощальному шумі беріз…

…Село в долине. По склонам холмов, по шелковым травам, по солнечным тропам рассыпается Червень. Далекая песня за рекой, шелест листьев.

И чудится — шаги…

Леся…

Почему они расстались? Ребяческая размолвка! Но теперь, после долгих прожитых лет, все представилось иначе: убоялся деревни, убоялся, что навсегда останется деревенским фельдшером, захолустным коновалом.

Манил город, ученье, лаборатории. Слово «институт» кружило голову.

Вернулся в село ранним летом. Леся долго, слишком долго ждала его. Ревниво заглядывала в глаза. Богдан был рассеян, и ей казалось, что он думает о других, о тех, кого оставил в городе.

Неосторожное слово, неласковый ответ…

Богдан Протасович привык уже, что возвращение — это не узкие линии рельсов, пересечения и стрелки, бесконечные железнодорожные строения, бараки, развешанное на веревках белье — это плывущая навстречу земля, когда прежде всего в глаза бросается главное, а все мелкое, ничтожное растворяется в беспредельном пространстве.

На аэродроме Богдана Протасовича встретил давний приятель, шофер Виктор Прудников. Вага обрадовался этому парню: доброжелательный, прямодушный, все определенно, все ясно, — именно такого человека ему сейчас недоставало. У Прудникова всегда вид хлопотливого, озабоченного главы многодетного семейства, хотя все потомство его умещается на ладошке — годовалая голубоглазая девчонка.

Когда Вага устроился рядом, Виктор неодобрительно оглянулся на пустое заднее сидение, тряхнул головой, включил мотор; машина вырвалась на шоссе.

Прудников спросил:

— В лаборатории?

— Да, сперва в лаборатории.

— Согласен.

Солнце ударило в ветровое стекло, рассыпалось ослепительными лучами, но Вага не видел солнца, обида и горечь заслонили весенний день, спутали все, чем жил, что привык считать самим собой, своим «Я», что определяло его место в науке, обществе. Уважаемый всеми Вага, профессор, доктор Прометеич, как величали его студенты, отступил перед уязвленным человеком.

Curriculum vitae, или весьма краткое жизнеописание

Впервые он встретил Варвару Полувторову на песчаной отмели, там, где в чистое студеное течение стрежня впадает глинистый приток. Помнится, были в моде платья из полосатой ткани, — Варвара никогда не отставала от моды и сразу бросилась в глаза.

Богдан Вага только что окончил медицинский институт, за плечами остались семилетка, родное село, звонкоголосая хата. Чудом сбереглась школьная тетрадь с благоговейно переписанными стихами, детский, неумелый рисунок на обложке: верба над кручей, прямые, как стрелы, солнечные лучи и в сиянии лучей милое сердцу девичье имя — Леся.

Потом город, фельдшерская школа, ускоренный выпуск лекпомов в ударном порядке на эпидемию: брюшняк, дизентерия, бараки, санпоезд. Дежурства без отдыха и срока. От бессонницы и смертельной усталости падал замертво рядом с койкой больного, на загаженный пол.

Ночами слышался ему шум родного леса, мерещилось тепло родной хаты и прямые, как стрелы, солнечные лучи. А днем снова неугомонный город и новые городские друзья.

Варваре Полувторовой не было шестнадцати, когда она сошлась с любителем настольного тенниса Эммануилом Красильщиковым и должна была стать матерью. Далее все пошло по заведенному порядку: Эммануила перевели в другой город, а Варвару отправили в провинцию к двоюродной бабушке — более современные меры принимать было поздно. Варвара прогостила в глухом углу около года. Затем, оставив мальчонку, окрещенного Иваном, на попечение добрейшей бабуси, вернулась в город.

Здесь, в живописной окрестности промышленного города, в знойный день тридцать шестого года, купаясь в Донце, Варвара познакомилась с Богданом Вагой.

Полуденный жар подступал к самой реке; растопленные солнцем тени жались к стволам; завороженные сосны замерли на горячем песке.

Манила прохладой заводь. Серебристые рыбешки шныряли быстрыми стайками. Девушка в тугом купальнике бросилась в реку, ловила пригоршнями серебристую россыпь — стайки исчезали мгновенно — только всплеск белых рук, сверканье звонких струек и девичий смех на широком раздолье реки.

…Она уплывала, оглядываясь через плечо — плыла вразмашку, по-мужски, все дальше к студеным ключам. Избрав приглянувшуюся заросль кувшинок, взметнула руками и крикнула:

— Тону!

Стон прокатился над излучиной и замер в плесах.

Богдан вытащил ее, безвольную, с влажными косами, прилипавшими к его груди.

Девушка не скоро открыла глаза: сначала чуть-чуть один, потом другой.

Отдыхали в тени крутых берегов; она долго рассказывала о себе: горькая судьба беззащитного молодого существа. Она была очень красива, все еще трепетала от испуга. Богдан любовался ею украдкой. Было жалко, как в детстве, когда рядом кто-то плачет…

Вскоре после того молодой терапевт Богдан Вага вошел в семью известного вирусолога профессора Полувторова. Несомненно, под его влиянием Вага оставил терапию и увлекся микробиологией. Однако работал не под началом тестя, а в «чужой» лаборатории — первое проявление упрямого норова. Кажется, тогда Богдан получил семейное звание донкихота биологических наук.

Довелось начинать с азов, чуть ли не мыть посуду, пока завоевал право на самостоятельное исследование. Но долго еще сотрудники величали его лекпомом, полулекарем.

Незадолго до войны закончил аспирантуру, готовил работу «Стрептоцидум рубис и некоторые отрицательные моменты его воздействия на организм». Добивался скорейшей публикации, дабы осведомить человечество о нежелательных последствиях. В пылу борьбы с последствиями забросил кандидатскую — второе и последнее столкновение донкихота с именитым тестем и отлучение от лона профессорской семьи.

В первые годы войны Вага не был призван, имел бронь. В сорок втором в дни тяжелых боев пошел добровольцем, был зачислен в строевой комсостав; потом, при первой проверке, переведен в санчасть: требовались специалисты для защиты армии от бактериологической угрозы. Война обусловила тему кандидатской работы: «Некоторые моменты бактериологического исследования в условиях военно-полевой обстановки».

Это уже после ранения, после войны.

Запомнились побеленные, обжитые улицы и необжитые квартиры, трудно было оставаться дома у себя — это представлялось кощунственным, жили на людях.

Докторская: «О реакциях макроорганизма на введение антибиотиков».

Вот и все жизнеописание.

Да, еще одно событие: в начале шестьдесят второго года Варвара на старости лет — перевалило уже за сорок — вернулась к своему мастеру тенниса и стала Красильщиковой. Увлекаются теоретической частью пинг-понга, пишут совместно диссертацию: «Настольный теннис на современном этапе».

Многое можно перечеркнуть, забыть полувторовых, красильщиковых…

Но юность!

В жизни не дано трех попыток…

Он стал думать о сыне. О ее сыне — у них был только один ребенок — ее. Варвара Павловна не хотела иметь детей, с ужасом вспоминала о первых родах.

Непонятно, почему мальчонка привязался к Богдану Протасовичу.

Расставания всегда были мучительны; мальчик ждал его возвращения, выглядывал в окно, угадывал шаги. Изнеженный, приученный к домашнему уюту малыш, мечтатель, музыкант. Теперь он в Арктике. Хвалят по радио, называют героем. Баловали, приучали к теплу, а теперь — Заполярье.

Почему-то вспомнилось: Иван всегда величал его батько, батько Богдан…

…Молодые, наверно, не станут гнездиться по старинке. Все пойдет иначе, лучше. Но как? Вопрос не менее