— Да, один чёрт. А теперь иди, поговори с Джонни и посмотри, не твой ли он уже Прекрасный принц.

Она направляется к двери.

— Эй, Мер?

Она бросает на меня взгляд через плечо.

Я делаю глубокий вдох.

— Мне жаль, что в последнее время я редко бываю рядом. Я не могу толком это объяснить, но моя жизнь довольно сложна.

— Ясно. Ну, то есть, в твоей комнате ночуют великолепные британцы. Я бы убила за то, чтобы моя жизнь была такой сложной.

— Один, а не много, — поправляю я её. — В любом случае, я собираюсь попытаться исправиться.

Мер поворачивается, берёт меня за руку и слегка улыбается.

— Вин, ты не должна мне ничего объяснять или что-то обещать. Мы сёстры, и мы всегда будем сёстрами. Даже если бы мы годами не разговаривали и не виделись, это никогда бы не изменилось.

Я выгибаю бровь.

— Нам лучше не проводить годы, не делая ни того, ни другого.

Мер смеется.

— Ты знаешь, что я имею в виду. У нас всё в порядке, так что тебе не о чем беспокоиться. Хорошо?

Я сглатываю, преодолевая внезапную сухость в горле.

— Хорошо.

— А теперь я пойду и поцелую этого лягушонка и посмотрю, мой ли он принц. Пожелай мне удачи.

Я улыбаюсь.

— Удачи!

Я смотрю ей вслед, чувствуя разницу между нами острее, чем обычно. Если бы только я могла быть ею, а Генри — Джонни, и мы могли бы узнать друг друга лучше за просмотром плохих боевиков и попкорном с маслом. Он мог бы отвезти меня домой и поцеловать на ночь, а я могла бы написать его имя с маленькими сердечками в своей тетради во время урока.

Теперь это звучит как настоящее волшебство.

ГЛАВА XXXVI

После того, как она уходит, я мою посуду, ополаскивая и высушивая её как можно быстрее. Я чувствую, как время, проведённое с Генри, ускользает от меня, и я хочу провести с ним каждую секунду, пока он не уйдёт насовсем. Это странное ощущение, которого я совсем не ожидала. Всего пару дней назад я не могла дождаться, когда избавлюсь от него. А теперь…

Теперь мысль об уходе Генри причиняет мне боль в душе.

— Дверь открыта, пока вы там вместе, Винтер, — говорит мне мама, не отрываясь от работы, пока я вытираю руки кухонным полотенцем.

— Да, мэм.

Я готовлю Генри тарелку печенья «Орео» на десерт и наливаю два стакана молока, по одному для каждого из нас. Балансируя тарелкой на одном из стаканов, я направляюсь наверх.

Генри так увлечен книгой — его глаза яростно сканируют страницу, большой палец касается нижней губы, — что, кажется, он не слышит, как скрипит дверь спальни, открываясь, или мои шаги, когда я вхожу. Я осторожно ставлю тарелку и стаканы на комод и крадусь вперёд. Его челюсть отвисает от чего-то на странице, а затем…

— Бу! — кричу я.

Он вскакивает со своего места, его рука тянется к боку, как будто за оружием. Я наклоняюсь, смеясь.

Он делает глубокий вдох.

— Пугать людей — не очень подобающее качество для молодой леди.

— Неважно, — говорю я между едва сдерживаемым хихиканьем. — Ты бы видел своё лицо.

Он одаривает меня полуулыбкой.

— Я заставлю тебя заплатить за это, когда ты будешь меньше всего этого ожидать.

Я перестаю смеяться. Его улыбка слабеет. И ни один из нас не говорит этого, но мы знаем, что оба думаем об этом: у него не будет шанса отплатить мне тем же. Возможно, это наши последние часы вместе.

Я прочищаю горло.

— Ты знаешь, где твои родители?

Он закрывает книгу и кивает.

— Брюссель.

— Отлично. Это, эм, здорово.

Да, ты уже говорила это, мисс Отличница. Давай попробуй придумать какие-нибудь другие прилагательные для следующего раза, хорошо?

— Хотя я не уверен, в каком периоде времени, — признается он.

— Я думаю, что есть только один брюссельский порог, но совет будет знать наверняка. Я отведу тебя в штаб-квартиру, как только взойдёт солнце.

— Спасибо.

— Ты беспокоишься? — спрашиваю я. — О том, что совет сделает с тобой, как только ты расскажешь им, кто ты?

— Меня больше беспокоит то, что случится с моими родителями, если я не буду действовать быстро, — говорит он. — Если только я найду их живыми, то смогу выдержать любое наказание, которое может назначить мне совет. А что? Ты боишься?

Я многого боюсь. Я боюсь того, что происходит с лесом, боюсь Варо. Боюсь надежды, растущей в моей груди, когда я думаю о том факте, что родители Генри живы и что, может быть, только может быть, если они живы, то мой отец тоже может быть жив. Скрывшийся где-нибудь, например, в Брюсселе, или в средневековой Японии, или в Древней Греции. Она этого не сказала, но я знаю, что мама тоже цепляется за эту надежду, и это пугает меня ещё больше. Я не знаю, как она справится с этим, если папу уже не спасти, или, что ещё хуже, если он вообще не имел к этому никакого отношения. Если его имя на столе родителей Генри было просто совпадением. Если мы всё ещё будем гадать, что с ним случилось. Если мы навсегда застрянем в этом подвешенном состоянии, где мы никогда не сможем по-настоящему двигаться вперёд или назад, а просто будем жить в этой пустой дыре места, где ничто не кажется, что когда-нибудь снова будет правильно.

Я боюсь прощаться с Генри. Боюсь, что он может быть единственным человеком, который когда-либо по-настоящему поймёт лес и мою судьбу, и что я никогда не смогу найти другого друга, другого человека, похожего на него. Впрочем, боюсь того, что совет сделает со мной, когда узнает, что я помогла ему найти его родителей?

— Нет, — говорю я. — Я не боюсь.

Он пальцем постукивает по обложке «Повелителя мух», и он смотрит на меня из-под коротких светлых ресниц, которые ловят свет и мерцают, как тонкое золото.

— Я не знаю, что делали мои родители, чтобы остановить Варо, но уверяю тебя, они не из тех, кто просто убегает и прячется, когда знают, что что-то должно быть сделано. Я буду работать с ними, чтобы остановить его любым возможным способом. Ты не будешь, — он прочищает горло, — я не позволю тебе быть одной в этом, Винтер.

Я киваю. Я не доверяю себе, чтобы говорить, когда всё, чего я хочу, это плакать.

Он делает шаг вперёд.

— Я хочу поблагодарить тебя. За то, что помогла мне. Я бы не справился с этим без тебя. Нет, — говорит