– У-у-у! – взвыл Жуковский и, не открывая глаз, нашарил на полу мобильник. Он поднёс телефон к лицу, нажал на нужную кнопку. Экран вспыхнул. «Сегодня в 11 часов дня в онкоцентре на Каширке после тяжелой болезни скончался Юрий Любарев. Похороны состоятся завтра».

Боря вытаращил глаза и резко сел в кровати. Он прочёл полученное сообщение ещё пару раз. Что бы это значило?! Ну да, вчера он купил книжку некоего Любарева на развале «Всё по сорок». И что? Почему Любарев умер? Почему именно Боре пришло это зловещее сообщение? Бред! Мистика какая-то. Боря, сварливо ворча: «А сообщение о смерти Путина вы мне не пришлёте?» – выключил телефон и «вырубился», заснув здоровым и крепким сном молодого человека с чистой совестью.

Между тем в доставке этой скорбной вести не было ничего мистического – жена Любарева сделала массовую рассылку по всем номерам, оказавшимся в телефоне умершего. (Так что о смерти писателя узнал и стоматолог Бойков, и глава жилищного кооператива Уразова, и таксист Григорий, и ещё множество совершенно постороннего литературе народа.)

В том, что в этом списке оказался Боря, не было случайности – Любарев сразу отметил среди критиков новое лицо – лихого филолога-недоучку Жуковского, смело крушащего дутые авторитеты. Если бы не болезнь, Любарев обязательно встретился с Борей, он уже и телефон его добыл…

«А был ли в моей жизни замысел, смысл? И как его угадать?»

С обречённым бесстрашием Любарев вспоминал прошлое. Почему-то в памяти настойчиво всплывало не хорошее, а стыдное. Оно обрастало всё новыми подробностями, и Любарев уже не знал, как от него избавиться.

Жена горестно прибиралась в больничной тумбочке, её красивые длинные пальцы подрагивали. Он вдруг вспомнил (без прежней ненависти, почти спокойно), как узнал о её измене – «добрые люди» сказали. Все, оказывается, кроме него, давно были в курсе, что он – «рогатый». Любарева тогда захватила волна беспредельного бешенства, и он рывком распахнул балконную дверь, чтобы разбежаться и выброситься к черту с 9-го этажа!

И в этот отчаянный миг позвонил Костя – он просто медиум, его чуткий друг! Белоглазов с первой секунды понял, что что-то случилось, всё вытащил из него, и висел на трубке до тех пор, пока не сгладил у Любарева самоубийственный порыв. Но Жанна нанесла ему нокаутирующий удар, что называется, «под дых». Туда, где впоследствии развилась у него раковая опухоль.

Он давно её простил и разлюбил, совершенно к ней оравнодушился, и, видя сейчас её виноватое лицо, ему стало жаль эту несчастную, блудливую женщину, прожившую ещё более никчемную жизнь, чем его собственная.

Жанна, тревожась и сбиваясь, говорила, что добилась направления, что его отсюда переведут, что профессор завтра посмотрит и будет консилиум…

Он почувствовал, что это – настоящие хлопоты, что она бьётся за его жизнь, и в лице её, которое со времени измены словно было задёрнуто лживой и глупой маской, вдруг проступило что-то страдающее и милосердное. Новое выражение – суеверного страха – мелькало в её потускневших от бессонницы глазах. «Да ей ведь ещё лучше, если я умру, – отстранённо подумал Любарев. – Свободней будет». По-житейски это было правильно, логично, но он чувствовал, что не прав – Жанна поняла что-то такое, чего он ещё не понял, что-то она пережила… И он застонал – от душевной боли: как же всё-таки глупо, изломано и неправильно они прожили!

– Больно? – Она встревожилась, на лице обозначилось участливое страдание.

– Нет, ничего.

«Лучше бы я тогда в окно выбросился, – вдруг подумал он с отчаянием. – Зря ты, Костя, меня тогда вытащил!»

И всё-таки он пытался быть мужественным перед лицом смерти: «Жанна, видишь ли, нанесла удар под дых, раковая опухоль… Бред. А Борис в кого уродился сумасшедшим?! В меня?»

Мысли о сыне изводили его, забирали последние силы. Он отвернулся к стене, зарылся лицом в одеяло, чтобы не видно было его слёз.

Жанна тихо ушла. Медсестра вколола обезболивающее.

«Если бы я правильно жил, мне не страшно было бы умирать». – Ниточка сознания пробивалась сквозь наркотический полумрак. «Чего мне не хватило? Воли? Ума? Мужества? Таланта? Доброты? Веры?»

Через год в книжном магазине «Москва» Боря увидел новую книжку Любарева. «Пёстренько, живенько!» – Он повертел сборник в руках. На последней обложке красовались фразы из Бориной статьи.

Жуковский стал листать книжку. Наследники не особо церемонились с волей покойного – он увидел переименованную повесть, ещё у одной вещи безжалостно обрублен финал. «Автор с того света редактирует, что ли?!» – ухмыльнулся Боря.

И всё же главные слова, строй мысли, пусть и в куцем виде, уцелели в сборнике, вышедшем, наконец-то, как и мечтал Любарев, в коммерческом издательстве.

Боря невольно задержался на одной из страниц, погружаясь в любаревскую прозу, где страдали, любили, изменяли и каялись маленькие люди, изо всех сил стремящиеся стать большими. Боря видел, как цветёт в приморском дворике одинокая роза на высокой ножке, как плывёт в синем небе зелёная мачта пирамидального тополя, как игриво плещет лазурная волна, ударяясь о неласковые, лобастые камни, похожие на голову Зевса…

Увлечённый, он простоял с книгой больше часа, не замечая редких покупателей (неторговое время – утро трудового понедельника). Наконец, он дошел до финала повести, и, вздохнув, поставил книгу на полку.

– Нравится? – решила пококетничать с ним Люсенька. У юной продавщицы – тонкий стан, русалочьи волосы пепельного цвета и прописка в Ростове-на-Дону – она приехала покорять Москву.

Книг Люсенька по своей воле никогда не читала и к библиофилам относилась с презрением, как к людям убогим, больным на голову! Но импозантный Боря заинтриговал её своей серьёзностью.

– Можно перечитывать. – Жуковского расслабила, размягчила любаревская проза, и он снизошел до ответа. (Женщин он презирал, считая их существами неразвитыми и ограниченными от природы.)

Боря удостоил Люсеньку вежливого взгляда, и это была роковая ошибка! Началась новая полоса его жизни, в которой, если честно, книги не помогали, а только мешали…

Коля Курников страшно не любил рынки и магазины. И всегда перед выездом за покупками предупреждал Клавдию: «Будешь долго ходить – уеду!» Хотя это было бесполезно – предупреждать. Клава всё делала по-своему, она никого не слушала, кроме «внутреннего голоса». Тем более, Колю. Тридцать лет прожили – дня не было, чтобы не погрызлись, не «покусали» друг друга. У Клавы, как у Мао Цзэдуна, всегда в голове собственный план, непознаваемый в принципе.

Хотя, что умного может придумать баба?! Как спустить деньги, которые Коля заработал? Это да, тут ей равных не было. Сколько, оказывается, есть на свете штуковин, без которых невозможно прожить! По мнению Клавы, конечно. Коля, например, даже не подозревал о существовании «аппарата для завивки ресниц» или «контейнера для мойки зелени», и, тем более, о нужности этой дребедени в доме.