– На Кудыкину гору, – проворчал полковник. – Оживлять электрошоком и вежливо спрашивать, на кого они работали при жизни.

Вдали послышался шум приближавшегося автомобиля.

Глеб прислушался и вздохнул.

– Это за вами, – сказал он. – Ирину подвезете?

– Дурацкий вопрос, – ответил Малахов.

– Ну, тогда я пошел. Или вы не против, чтобы ваши ребята со мной повидались?

– А ты?

– Я? Я – категорически против. В общем, спасибо за веселые выходные.

– Ну, Глеб Петрович, – Малахов развел руками, – кто же мог знать?

– Да я серьезно, – сказал Глеб. – Все действительно было здорово, пока не пришли эти отморозки. Так ведь отморозки – это специфика нашей с вами работы. Профессиональная вредность, так сказать. На них обижаться – все равно что возмущаться по поводу плохой погоды. А все-таки мясо на шашлыки я мариную лучше вас.

– Это мы еще проверим! – крикнул Малахов в его удаляющуюся спину.

– Проверим, проверим, – ответил Глеб и скрылся за калиткой в дальнем углу сада.

* * *

Приблизительно в то же время, когда сердобольный усач Егорыч вынес полковнику Малахову свои старые штаны, Виктор Шараев остановил машину возле ветхого двухэтажного дома, который явно должен был пойти на слом в ближайшее время. Он уже выглядел нежилым, пустые оконные проемы щерились редкими клыками выбитых стекол, и оттуда тянуло плесенью и нужником.

Задрав голову. Активист разглядел на втором этаже три застекленных, хотя и грязных почти до полной потери прозрачности окна. На одном из них даже болталось что-то вроде занавески.

Задремавший было Тыква проснулся от толчка, схватился за обрез и очумело завертел головой во все стороны.

– Чего это? – забормотал он. – Куда это мы приехали?

– Станция Березай, – объявил Виктор, – кто приехал – вылезай.

– Это чего? – повторил Дынников. – Это он здесь, что ли, живет, Веньямин этот? Во дает! Правда, отмороженный. Здесь же, наверное, не топят ни хрена! Ноябрь же на дворе, что он, совсем охренел?

Виктор молча указал ему на жестяную трубу, торчавшую из крайнего справа застекленного окна.

– Буржуйка, что ли? – поразился Тыква. – Вот клоун!

– Сейчас посмотрим, какой там клоун, – сказал Виктор, подтягивая перчатки. – Только не начинай сразу палить из своей мортиры.

– Обижаешь, – протянул Тыква. – Зачем палить?

Мы тихо-мирно…

Они обошли дом и, толкнув скрипучую дверь, нырнули в вонючую темную пасть подъезда. Это напоминало экскурсию в пещеру большого и очень неопрятного дракона, вот разве что идти пришлось не вниз, а вверх. Подсвечивая себе зажигалкой, чтобы ненароком не вляпаться в то, что источало тошнотворный запах, подельники поднялись на второй этаж по загаженной, замусоренной лестнице и остановились перед облезлой деревянной дверью, на которой чудом сохранилась табличка с номером пять.

– Тут? – тихо спросил Тыква, плавным движением вынимая из-под куртки обрез.

– Кажется, да, – сказал Виктор. – Ну что, постучим?

Тыква пожал плечами, но этот жест остался незамеченным из-за царившей на площадке темноты.

Виктор снова чиркнул зажигалкой, осветив номер, вздохнул и громко, уверенно постучал в дверь.

– Откройте! – повелительно сказал он. – Милиция!

Ему никто не ответил. Активист ударил в дверь кулаком, и она вдруг открылась, протяжно взвыв ржавыми петлями.

– Слиняли, – почти простонал позади него Тыква. – Бля буду, слиняли, суки!

– Тихо ты, истеричка! – шикнул на него Активист. – Пошли.

Он боком вдвинулся в прихожую, держа в руке вдруг показавшийся смешным и бесполезным нож и каждую секунду ожидая удара или выстрела из темноты. Сделав шаг, он немедленно въехал ногой в груду пустых бутылок, которые с грохотом и звоном разлетелись в разные стороны. Ни о какой конспирации теперь не могло быть и речи, и Виктор с облегчением чиркнул колесиком зажигалки.

Дрожащий оранжевый огонек почти ничего не осветил.

Активист поднес зажигалку поближе к стене, поводил ею из стороны в сторону и нашел выключатель. Пощелкав клавишей, он убедился в очевидном – света не было.

Под ногой что-то зашуршало, и, наклонившись, Виктор подобрал пыльную пожелтевшую газету. Он свернул газету в жгут и поджег этот импровизированный фитиль.

Стало немного светлее, но газета горела слишком быстро.

Прежде чем неровный, пляшущий огонь добрался до пальцев, Виктор успел заметить в метре справа от себя округлый блеск стекла керосиновой лампы. Он затоптал газету, на ощупь отыскал лампу, снял с нее стекло и поджег фитиль.

Лампа оказалась вполне исправной и под завязку заправленной керосином. Виктор попытался припомнить, когда в последний раз ему встречалась керосиновая лавка, но не смог: такое заведение на московской улице выглядело бы не менее дико, чем постовой милиционер с каменным топором.

В тусклом оранжевом свете керосиновой лампы Активист разглядел большую прихожую с почерневшими от сырости, отстающими обоями и высоким, изборожденным трещинами потолком. Штукатурка с потолка местами обвалилась, обнажив гнилую дранку. Из мебели здесь были только батарея пустых разнокалиберных бутылок, в которую сослепу врезался Виктор, да несколько вбитых в стену ржавых гвоздей, на одном из которых висел древний, сильно потертый кожаный плащ с пелериной. Виктор никогда не был экспертом в вопросах военной формы, но у него сложилось вполне определенное впечатление, что точно такие же плащи когда-то носили офицеры СС.

– А плащик-то фрицевский, – подтвердил его догадку Тыква.

Виктор осторожно двинулся вперед, держа лампу подальше от себя в расчете на то, что, стреляя на свет, Телескоп не заденет его. Под каблуком что-то хрустнуло. Виктор посмотрел вниз и увидел одноразовый шприц. Еще один шприц валялся в углу, а немного левее того места, где он лежал, на обоях красовалась криво выведенная углем свастика. Свастика была нарисована в каких-нибудь двадцати сантиметрах от пола. Похоже, ее рисовали сидя, а то и лежа на полу.

– Ну и берлога, – сдавленным голосом сказал Дынников. – Пошли отсюда, Витек. Эти пидоры давно слиняли.

– Проверим и пойдем, – ответил Шараев. – Куда ты торопишься? Твои бабки ищем, а не дядины.

Тыква промолчал и половчее перехватил обрез.

Они пошли по квартире, последовательно проверяя все: ванную, в которой грудами валялись какие-то затхлые тряпки, загаженный вонючий туалет, захламленную кухню, выглядевшую так, словно здесь недавно пировало стадо свиней, черную от грязи и сырости гостиную, где обои свисали клочьями, а напротив сломанного, с торчащими наружу пружинами дивана нелепо и дико стоял старинный телевизор с мизерным экраном в разбухшем и перекошенном от влаги полированном корпусе, просторную пустую спальню с окном во двор и еще одну спальню – поменьше.