– Эй, – почти неслышно позвал Одинаковый, – эй, Сивый! Может быть, порежем их по-тихому, без шума и пыли?

– Нет, – шепнул в ответ Сивый, – будем действовать по плану. Во-первых, пытаться резать их в кроватях просто опасно, а во-вторых, это принципиальный вопрос.

Они должны сгореть. Должны, понял?

– Чего же тут не понять, – проворчал Одинаковый и дал знак своим людям.

Бензин с плеском и бульканьем полился из канистр, обильно орошая старое сухое дерево стен. Сивый поморщился: все-таки эти бестолочи производили чудовищно много шума. Они брякали канистрами, громко шуршали сухой травой, сопели и спотыкались. Увы, это было лучшее, на что он мог рассчитывать в своем теперешнем положении, и с этим приходилось мириться.

Краем глаза он заметил какую-то темную массу посреди двора – там, где раньше ничего не было. До боли в глазах вглядевшись в темноту, он разобрал очертания какого-то автомобиля, похожего на старый, а точнее, старинный внедорожник – чуть ли не лендлизовский «виллис». Сивый пожал плечами, поймал за рукав пробегавшего мимо боевика с канистрой и толчком направил его в сторону машины. С наслаждением вдыхая аромат бензина, казавшийся ему сейчас самым изысканным из всех существующих на свете запахов, Сивый засунул пистолет под мышку, полез в карман и вынул коробок спичек, припасенный специально для этого случая. Спички были самые обыкновенные – балабановские, с зелеными головками, но он хранил этот коробок больше полугода. Ему казалось, что картонный коробок все еще хранит запах того, другого пожара, и Сивый намеревался посмотреть, загорится ли в этот раз так же хорошо, как в предыдущий.

Он уже вынул из коробка спичку и приготовился чиркнуть ею, когда со стороны стоявшей во дворе незнакомой машины вдруг коротко и оглушительно хлестнул выстрел.

Глеб долго не мог уснуть. Водка, чрезмерное количество выкуренных на ночь сигарет и долгий, за полночь, разговор с Малаховым возбудили его, заставив сердце стучать ровно и мощно, а глаза – бессонно таращиться в темноту.

Слепой лежал на слегка отсыревших простынях, утопая в пуховой перине, слушал сонное дыхание Ирины и смотрел в дощатый потолок, казавшийся ему серым и плоским, как передержанная фотография. Он не боролся с бессонницей, точно зная, что может заставить себя уснуть в любой момент. У него была богатая пища для размышлений, и сейчас, в мертвой тишине спящего деревенского дома, думалось на удивление хорошо.

Мысли его неторопливо и плавно текли сразу по трем руслам: он думал об Ирине, о своем новом начальнике и о том растаявшем в воздухе подполковнике, который прежде занимал конспиративную квартиру и которому, судя по всему, принадлежали оставшиеся в памяти компьютера досье на самых крупных московских бандитов и спрятанный в вентиляционной отдушине никелированный парабеллум. Глеб не очень-то верил в смерть подполковника: он и сам не раз растворялся в воздухе, оставив позади косвенные улики собственной смерти и свидетелей, с пеной у рта уверявших, что он умер на их глазах. Все это была азбука конспирации, способная обмануть только того, кто сам хотел быть обманутым. Малахов не сказал этого напрямик, но Глеб чувствовал, что полковник разделяет его мнение и не напрасно выложил всю эту, по большому счету, секретную информацию. Слепому казалось, что, если он когда-нибудь случайно встретится со своим предшественником и понаделает в нем дырок для вентиляции, Малахов не станет обижаться.

Малахов тоже беспокоил Глеба Сиверова. Утверждению полковника, что досье на Слепого уничтожено раз и навсегда, очень хотелось верить, тем более что возможности проверить его слова у Глеба не было. Но верить и знать – разные вещи, и это беспокоило Слепого, как попавшая в глаз соринка.

Лежа в темноте, Глеб улыбнулся своим мыслям. Он понимал, что это мальчишество, но серьезные и мрачные проблемы, связанные с его работой, бледнели и отступали на задний план рядом с тем простым фактом, что ему наконец-то удалось сломать лед между собой и Ириной. В последние месяцы его больше всего мучило чувство полной оторванности от остального человечества. Такое же чувство, наверное, испытывает гонимый ветром куст перекати-поля, вприпрыжку катясь по голой степи. Теперь ему казалось, что он наконец-то пустил корни. Ему было тепло и уютно, и красавец подполковник с гнилым нутром и навыками профессионала выглядел совсем маленьким, жалким и неопасным, да и был ли он вообще, этот подполковник?

Слепой почувствовал, что выпитая накануне водка недвусмысленно дает о себе знать, и сел на кровати, спустив босые ноги на ледяной дощатый пол. Зябко ежась, он оделся: раз уж все равно приходилось тащиться на улицу, то можно было постоять несколько минут, любуясь звездами, подышать свежим морозным воздухом и выкурить на сон грядущий сигаретку, а то и две – смотря по настроению.

Старый дом отзывался скрипом и потрескиванием на каждое движение, и Глеб постарался как можно скорее выбраться в сени. Он давно привык к ненормальной чувствительности своего зрения, позволявшей ему видеть в темноте, но, пробираясь через загроможденные ведрами, корзинами и каким-то сельхозинвентарем сени, лишний раз порадовался этой аномалии: человек с нормальным зрением наверняка запутался бы в этой мышеловке и перебудил всю деревню, не говоря уже об обитателях дома.

Он вышел в сад, прогулялся до притаившегося в кустах крыжовника узкого покосившегося строения с односкатной крышей, закурил и прислонился к пыльному переднему крылу «виллиса», изучая рисунок созвездий. Заниматься этим здесь было гораздо легче, чем в Москве, где звездный свет забивает лихорадочное электрическое сияние. Здесь небо выглядело огромным и почти пугало своей бездонной глубиной. Через несколько минут Глебу уже казалось, что он может на глаз определить, какие звезды расположены ближе к Земле, а какие дальше. Ему даже захотелось вернуться в дом и разбудить Ирину, чтобы и она могла полюбоваться этим небесным великолепием, но, поразмыслив, он отказался от этой затеи: он мог ненароком поднять на ноги весь дом, а нарушать сон Маргариты Викентьевны ему не хотелось: за день он соскучился по тишине.

На улице было так хорошо, что Слепому окончательно расхотелось идти в дом. Он залез в машину, выволок из-под заднего сиденья свернутый тент, откинул спинку переднего сиденья, завернулся в жесткий, пахнущий пылью брезент и улегся спать под открытым небом. Это оказалось неожиданно здорово – как когда-то, давным-давно, в позапрошлом существовании, в пыльных чужих горах, бок о бок с товарищами… Глядя на звезды, он незаметно для себя уснул.

Открыв глаза, он увидел, что рисунок созвездий над его головой почти не изменился, и понял, что проспал совсем немного. Сна тем не менее не было ни в одном глазу, по телу вместе с кровью волнами гулял адреналин, и Слепой понял, что что-то неладно, еще раньше, чем бешеный собачий лай дошел до его сознания.

Глеб осторожно выпростал из-под брезента правую руку, дотянулся до бардачка и вынул оттуда свой кольт, не переставая чутко вслушиваться. Он так ничего и не услышал, кроме собачьего концерта, который постепенно пошел на убыль и минут через двадцать затих совершенно. Слепой послушал еще немного, но спящая деревня молчала.