Темис наблюдала, как на бумаге оживает рисунок.

– Кирия Алацас, – сказала она, – тебе понравится то, что делает Алики. Ты такая… настоящая!

Женщина засияла от радости, широко открыв беззубый рот, отчего сразу состарилась на полвека.

Алики закончила работу и передала рисунок женщине, чтобы та могла полюбоваться.

– Можешь оставить себе, – сказала Алики. – Или же мы спрячем в обычном месте. Охранники уничтожат его, если найдут.

Женщина вернула рисунок. Она хотела его сохранить.

Темис восхищалась смелостью Алики – она рисковала, чтобы порадовать свою сестру по несчастью. Некоторое время обе сидели и болтали о жизни, делились историями о том, что привело их на Трикери.

Всегда спокойная и мягкая Алики изменилась, когда описывала свое путешествие.

– Я из Дистомо, – сказала она.

Темис не требовалось других пояснений. Никто не забыл ужасных преступлений, совершенных там нацистами.

– Я потеряла все. Родителей, братьев, сестер, теть, дядьев. Свой дом. Я смогла спрятаться, но иногда думала, что лучше бы меня нашли тогда.

Темис молчала. Внутри зашевелился ребенок.

– После этого мне удалось добраться до Афин и найти жившую там тетку. Некоторое время я совсем ничего не делала. Просто жила у нее дома. Перед трибуналом Лаутенбах, это чудовище, утверждал, что пытался защитить своих людей. Я видела его лицо, Темис, оттуда, где я пряталась, я видела, как он отдавал приказы. Они закололи штыками моих родных, ребенка моей подруги, которому я стала крестной, соседей… Я даже видела, как они обезглавили священника.

– Наверное, это был кошмар… – тихо сказала Темис.

– Не буду рассказывать подробности. Они даже позировали для фотографий, когда были в деревне, на фоне горящих домов. Темис, есть свидетельства. Эти фотографии, где они улыбались…

Темис покачала головой. Алики многое пережила.

– На улики никто не посмотрел, всех главарей оправдали, – проговорила она. – Темис, эти убийства остались безнаказанными. Более двух сотен.

Алики говорила без злости или горечи, что сперва озадачило Темис, но потом пришло понимание.

– Ничто не способно затушить мою ярость, – сказала Алики. – Темис, за те смерти никого не наказали. А люди, сотрудничавшие с нацистами, до сих пор ходят по улицам Греции. Темис, но я нашла способ.

В ответ на удивленный взгляд Алики проговорила:

– Я присоединилась к борьбе. Вступила в коммунистическую армию, чтобы отомстить. Вот что я сделала. Только так я могла отомстить за гибель моих близких. За каждого своего родственника. Я забирала жизнь правых.

Коммунисты были известны своей жестокостью, Темис сама видела их в действии, но Алики не походила на человека, способного на зверские поступки.

– Око за око, – пробормотала Алики, выводя на чистом листе линии.

Темис молча считала, скольких примерно убила эта женщина. Как минимум восьмерых. На ее руках было не меньше крови, но Алики вела себя расчетливо.

Только через несколько минут Темис нарушила тишину:

– Что ты рисуешь?

– Тебя, – улыбнулась Алики. – Ты такая… плодовитая, круглая, красивая.

Темис зарделась от слов Алики. Ее никогда не волновала красота. «Красивой» была Маргарита, а не она. Она слыла «умной».

Дневной свет уходил, и Алики работала быстро. Уголек приятно шуршал по бумаге, и Темис улыбнулась. Алики то и дело приглядывалась к ней, возвращалась к рисунку и снова рассматривала ее лицо. Она слегка склонила голову набок и сосредоточенно свела брови. За десять минут Алики закончила рисунок и вытянула руку, сравнивая портрет с оригиналом.

Темис заметила, что та осталась довольна.

– Ты запомнишь это мгновение, – сказала Алики. – Другого такого уже не будет.

Темис потянулась к портрету, удивляясь этим словам. Она чуть ли не ахнула, увидев запечатленные на ее лице эмоции. Глубочайшая гармония и умиротворенность. Последние несколько минут Темис ощущала именно это.

Вскоре она осознала, почему Алики говорила ей о хрупкости этого покоя.

В ту же ночь все изменилось. Около двух без всякого предупреждения у Темис отошли воды, промочив одежду и соломенную подстилку. А потом начались такие боли, к которым она вовсе не была готова. Никто из женщин не предупреждал, что Темис будет молить о смерти.

С этим не могла сравниться ни одна пытка последних месяцев. Темис били по стопам, хлестали по спине кнутом, солдаты тушили сигареты об ее грудь – но родовые муки превосходили все. Они длились и длились. Она кричала часами напролет. Всю ночь две женщины держали ее за руки, стоя по обе стороны, а третья обтирала лоб. Другие сидели неподалеку, утешая Темис. Иногда она слышала голос Алики, но он растворялся среди других. В основном раздавались гортанные животные стоны.

Охранники держались на расстоянии. Они и раньше слышали, как кричали роженицы, и это внушало им отвращение. Солдаты уходили подальше. Для них эта ночь стала выходной. Они спустились к берегу выпить ципуро, а позже наведались в палатку на другой части острова.

К рассвету схватки усилились, и одна женщина велела Темис тужиться. Ее тело разрывалось надвое, она вскрикнула. Потом в палатке наступила тишина. Как такое мучение могло дать начало новой жизни?

Но вот в тишине раздался вздох новорожденного, а потом тот разразился криком.

Темис лежала неподвижно. Две женщины занялись послеродовыми делами, одна обмывала младенца, и вскоре Темис держала его на руках.

Боль время от времени возвращалась, но любовь к этому крошечному существу действовала словно анестетик.

Алики была рядом, показывая, как нужно кормить грудью, гладила Темис по голове, подбадривала, приносила отвар орегано, который собрала в тот день.

– Почти как в Библии, – улыбнулась Алики, глядя на очередь женщин, пришедших посмотреть на ребенка. – Правда, в конюшне было бы чище.

На Трикери редко появлялась новая жизнь. Те, кто еще сохранил веру, стояли в стороне и крестились, бормоча под нос молитвы и желая ребенку Божьего благословения. Другие просто хотели подойти ближе, увидеть нечто крохотное и совершенное, пришедшее в мир вопреки всем бедам. В тот день одна женщина нашла на берегу небольшое синее стеклышко. Оно очень напоминало matochandro, бусину с синим глазком, защищавшую новорожденных от дурного глаза. Женщина вложила стеклышко в руку Темис.

Она уже боялась за малыша, родившегося в столь жестоком мире. До сих пор ребенок не видел, не слышал и не чувствовал ничего, кроме тепла и темноты, но теперь ему придется столкнуться со всем, что его окружало. Темис посмотрела на безупречные ладошки, длинные пальчики, миниатюрные ножки, дивясь каждому ноготку. Она с радостью прикоснулась к голове сына, ощущая пульсацию на макушке. Ужас наполнил Темис до краев, когда она подумала, насколько уязвим ее малыш. Она понимала, что значило умереть ради высшей цели (она долгие годы хранила в сердце такую вероятность), но сейчас это казалось ерундой. Для защиты своего ребенка она пожертвует собой тысячу раз.