Мейси подняла взгляд на своего старого наставника, поставила на сервировочный столик бокал с портвейном.

– Спасибо, Морис. Хорошо, что я к вам сегодня пришла.

– Ты, Мейси, больше мне не ученица и не ассистентка. Ты давно обрела самостоятельность и едва ли нуждаешься во мне. Я все понимаю…

– Но…

– Дай закончить. Наши отношения изменились; впрочем, это закономерно. Надеюсь, наша дружба выйдет на новый виток и время от времени ты будешь позволять старому приятелю разделять с тобой интеллектуальные удовольствия, связанные с твоими расследованиями. Пусть даже постфактум – у камина.

Мейси встала, поцеловала Мориса в щеку.

– Вы были так добры ко мне, Морис.

Старик потянулся за своей тростью.

– Провожу тебя до дверей.

– Да, но геронсдинское дело…

Морис предостерегающе вскинул руку:

– Ты не нуждаешься в моих советах, Мейси. Ты сама знаешь, как поступить.

* * *

Приехав в Геронсдин, Мейси оставила «Эм-Джи» у гостиницы и пошла на пустырь, где когда-то находился дом ван Маартенов. Она думала о страхе и ужасе, о страданиях за гранью воображения, которые Маартены испытали перед смертью, думала о кровоточащих от дыма и жара легких, о костях и плоти, отторгающих кожу. Наверное, несчастные лишились чувств от боли, такими их и застала смерть. Потом Мейси стала гадать, каков был их дом. На первом этаже пекарня, на втором – жилые комнаты. Этакая маленькая крепость, где семья искала защиты от внешних угроз, крепость, однажды ставшая адом. Ад поглотил, пожрал три человеческих существа, которые жили, дышали, работали, музицировали, любили. Ничего не осталось. Ни-че-го. Только зловещий холод, только тяжелая, губительная аура – незримая стена, за которую не рискуют шагнуть геронсдинцы. Лишь одна душа посмела посеять дикие астры на этом клочке проклятой земли да в ночь пожара в гостинице явилась сюда со скромным букетом траурных цветов. Словно оставила записку: «Все исполнено, вы не забыты».

* * *

На следующее утро Мейси уехала рано, ограничившись чашкой чаю с гренком, хотя ее аппетит дразнили ароматы яичницы с беконом, грибами и помидорами, которую готовила Мэри Йомен. Фред предложил завернуть с собой горячий завтрак – пласт яичницы между двух ломтей хлеба, – но Мейси отказалась. Ей нужно было успеть в усадьбу Сандермира к тому времени, когда конюх пойдет прогуливать лошадей. Вся деревня знала: Альфред Сандермир по-прежнему сидит у себя в покоях, на втором этаже. В Геронсдине судачили: у дверей оставляют подносы с провизией, хозяин дожидается, пока прислуга уйдет, втаскивает еду в комнату, а потом, ночью, вышвыривает пустой поднос. Если он вышвыривает заодно и пустую бутылку из-под бренди или вина, значит, нужно принести еще спиртного. Но что-то не слышно, чтобы Сандермир выкинул в коридор грязную сорочку или простыню. И прибраться в комнате он никого не пускает.

Мейси остановила «Эм-Джи» на некотором расстоянии от усадьбы, на обочине. Дальше путь лежал пешком, через лес и через изгородь. Для такой эскапады Мейси надела коричневые вельветовые брюки, удобные туфли и кардиган шоколадного цвета поверх блузки. Коричневую войлочную шляпу Мейси надвинула на самый нос, очень надеясь, что в таком камуфляже не будет узнана. При Мейси были рюкзак, складной нож и ореховая рамка для поисков.

Вскоре она достигла границ Сандермировой собственности и направилась к конюшням, беспрерывно озираясь и держась в тени деревьев. Открытые пространства Мейси пересекала бегом, при этом держала ушки на макушке. Но пока до нее доносилось лишь негромкое ржание, цокот переступающих копыт да мерное чавканье жующих лошадей. Мейси не слышала ни ласкового речитатива конюха, ни плеска воды в ведрах, ни шороха щетки по лошадиной шкуре. Она оглядела арочный вход в конюшню и шагнула внутрь. Пересчитала лошадей. Одной не было на месте – значит, конюх вывел ее прогуляться. Осторожно ступая по выложенному кирпичами полу, Мейси поочередно приближалась к стойлам. В карманах у нее – не зря же она была дочкой Фрэнки Доббса! – всегда имелся кусковой сахар. Иную лошадь она угощала, иную гладила по мягкой, чуткой морде или по упругой шее. Так Мейси добралась до последнего стойла, где дыру в стене и крыше по-прежнему закрывал, хлопая на ветру, брезент. Тут-то Мейси и пустила в ход ореховую рамку. Нож она спрятала в карман, рюкзак положила за распахнутую, зафиксированную бруском дверь подсобки. Так, налегке, Мейси вышла на воздух и приступила непосредственно к поискам. Она держала рамку, как учила Бьюла. Закрыла глаза и усиленно думала про серебро.

Ореховая рамка в ее руках вдруг налилась тяжестью, какой не знала, будучи веткой на кусте. Теперь древесина словно переродилась во что-то иное, буквально потянула за собой Мейси. Сначала Мейси думала, что рамка приведет ее к дыре в стене, к тому участку фундамента, что недавно был разобран. Рабочие, залатав кое-как прореху, не выровняли за собой землю, вероятно отозванные Сандермиром. Именно эта бугристость заставила Мейси заподозрить, что под фундаментом обнаружатся материальные свидетельства не только незаконченного ремонта, но и кое-чего другого. Впрочем, по мере приближения к брезенту рамка в руках Мейси теряла вес. Усиленно представляя себе груду серебряных изделий, Мейси сделала поворот, попыталась вновь «нащупать жилу», линию, где под действием тайной энергии рамка оживет, запляшет, словно леска под весом клюнувшей рыбины.

Рамка снова явила напряжение, и Мейси шагнула на каменный пол конюшни. Теперь она чувствовала себя ведомой, связанной волей ореховой рогатки, и послушно следовала безмолвным указаниям. Рамка словно была сделана из некоего священного металла, который притягивается к таким же загадочным артефактам. Повинуясь воле этого металла, Мейси вернулась к арочному входу. Когда она была готова сделать шаг за пределы конюшни, рамка вдруг поникла в ее руках. Мейси повернулась налево, чуть не вскрикнула с досады: ее пальцы сжимали мертвую деревяшку. Тогда Мейси повернулась направо и вздохнула с облегчением: рамка снова была тяжела, как свинец. А прямо перед Мейси стоял и глядел ей в глаза Сандермиров гунтер. Она поднесла ладонь к конской морде, ощутила, как нервные ноздри обдали кожу теплом. Конь потянулся к рамке.

– Нет, милый, этого делать не надо, – проворковала Мейси.

Она отодвинула защелку, жестом левой руки вынудила коня посторониться. Он повиновался не сразу. Затем Мейси закрыла за собой дверцу стойла и приступила к делу.

Поочередно гладя коня то по боку, то по холке, она заставляла его отодвигаться, а сама ворошила свежую солому, которой был усыпан пол, чтобы ни один дюйм в стойле не остался непроверенным. Мейси опускалась на колени, шарила и слева, и справа, и в дальних углах, ощупывала квадратные плитки под соломой. Снова взялась за ореховую рамку, и та привела ее к поилке – простому эмалированному корыту, в каких моют посуду, только глубже и длиннее. Корыто держалось на подставках из таких же камней, что и на полу. Мейси снова встала на колени. Над ней фыркал гунтер; она ощущала его присутствие, но не боялась подвоха. Конь, казалось, любопытствует не меньше, чем Мейси. Его горячее дыхание обдавало шею, будто гунтер хотел получше рассмотреть то, что вот-вот найдет женщина. Мейси достала нож, выбрала подходящее лезвие, принялась расковыривать щель между камнями. Почти сразу один камень вывалился. Скоро Мейси нащупает нечто. Удвоила осторожность. Проверила, хорошо ли закреплено корыто. Нет, не опрокинется, похоже, его удерживает кирпичная кладка под дном. Между тем снаружи слышались мужской голос и цокот копыт. Мейси затаила дыхание.