абсолюта – демократии, безопасности или прав невинных посторонних.

3) Но самым универсальным является насилие ради блага насильника. Из любви к себе, родному. Конечно прямо в этом признаваться нельзя, тут совесть скорее всего не будет молчать. Дабы ее заглушить, насилие опять творится во имя "высшего блага". Что это такое? Разумеется, всякое подобное "высшее благо" – откровенное фуфло, отпочковавшееся от древних моральных инстинктов "мы-они", опирающихся на пользу и вред перекрашенные в добро и зло. Добро – это, конечно, мы и все как у нас, а зло – это чужие, где все через одно место. Когда чужие выкрашены в черный цвет, остальное – дело техники. Искоренение зла требует насилия, которое охотно оправдывается совестью. Насилие над посторонними выглядит очень правильно, если осуществляется во имя идеалов, добра и морали. Конечно такая дикость, как физическое истребление, в наше просвещенное время не проходит. Совесть берет потихоньку свое. Ныне предпочтение отдается перевоспитанию и контролю.

Но при чем тут "мы-они"? Может и правда, дело в высшем благе? Что касается высших благ, идеалов и добра, то мы до них еще доберемся. Что касается "мы-они", то тут все просто. Мораль обьединяет людей. Люди предпочитают жить со "своими", так им безопаснее и комфортнее, больше уровень понимания и доверия, не говоря о повышенной самооценке, психологическом комфорте и чувстве глубокого удовлетворения. И это – вполне ощутимое, хоть и не материальное, личное благо. Свободные люди создают подобные коллективы добровольно. Они ищут единомышленников и общаются с ними. Моралисты предпочитают переделывать других, не сдвигаясь с места. Принуждение к культурным нормам, оправдываемое хранением традиций, заботой о нравственной чистоте, а и то бесхитростным откровением сверху – это, разумеется, не воспитание, культивация или улучшение морали. Контроль над людьми, навязывание им дурацких стереотипов и предрассудков, не имеет к улучшению морали никакого отношения.

Хотя дилемма "мы-они", как и личный интерес, тут довольно очевидны, моралисты предпочитают верить в свои благодеяния и эта вера позволяет бесконтрольно расти личному интересу, охватывая уже и материальные блага. Так, чиновник, жаждущий власти и привилегий, полагает, что его забота о народе – тому на благо. Инвестор, беззастенчиво эксплуатируя, думает, что его инвестиции – благо для нищих из далекой страны. Поп, промывающий мозги и собирающий пожертвования, верит, что спасает души. Сержант, продвигаясь по службе и ломая призывников, считает, что воспитывает из них солдат и защитников родины. Страж порядка, делающий карьеру на ловле проституток, воображает, что очищает общество от скверны.

Как мы видим, совесть не только ведет себя скромно в публичной сфере, но и часто подавляется рассудком. Поломку этого морального механизма можно обьяснить тремя причинами. Во-1-х, безличным характером общественного насилия – посторонние люди редко вызывают какие-то эмоции. Совести необходимо не просто знать о другом вообще, но и вполне конкретно осознавать его положение. Это в большей степени личный механизм. Во-2-х, массовые коллективные убеждения, общественное мнение и идеологическое давление способны заглушать голос индивидуальной совести. Под покровом таких убеждений скрывается наследие мрачных времен – коллективный альтруизм, ныне использующий отьявленную ложь для оправдания своего бессмысленного существования. Совесть оказывается бессильна против своего прародителя, многократно усиленного массой. "Чужие" (или те, кто стал таким под давлением коллективных убеждений) = "плохие" и к ним совесть равнодушна. В-3-х, абстрактные моральные идеи у многих людей оказываются более сильным механизмом, чем моральная интуиция. Возможно, есть люди с недостатком совести, которые компенсируют его своей, тоже впрочем неизбыточной, рассудительностью. В поиске правильности они чрезмерно полагаются на чистый разум и авторитетные идеи. Что приводит нас к моральным абсолютам.

3 Моральные абсолюты

Абстрактные размышления приобретают особое значение в публичной сфере, где личное уступает место универсальному и всеобщему. Увы, размышления о добре и зле порождают истины, которые хоть и призваны играть роль дополняющих совесть моральных ориентиров, но на самом деле не всегда оказываются не только ориентирами, но даже приемлемо моральными. Однако каждый теоретик, включая релятивистов, считает свою мораль самой обьективной, что и логично – не может же он считать себя каким-то там релятивистом и вообще нехорошим человеком. Оперевшись на моральную интуицию и логические размышления, он изрекает простые и понятные максимы, которые проникают в простые души и становятся моральными абсолютами.

В чем причины неудач? Самая банальная – недостаточная емкость мозга, пытающегося в лоб разрешить парадоксы свободы. Вторая – моральный конфуз. Источник душевного порыва, ведущего к внезапному просветлению и далее к абсолюту – обычно не разум озабоченный свободой, а восстание чувств против мерзостей жизни. Стыд за сородичей, вина за все мировое зло, болезненно развитая эмпатия, обостренная совесть… Или представления о добре, взятые не из жизни, а из воспаленного воображения. Ну как иначе (кроме, конечно, преднамеренной диверсии) обьяснить непротивление злу, всеобщую любовь и правую щеку в дополнение к левой? Здесь важен факт самоотречения, он морален сам по себе, как морален альтруизм, жертва. Такова природа морали. Преодолевая себя, идеалист настолько проникается ее духом, что приобретает святость в собственных глазах и право сначала ожидать, а потом требовать того же от других. А потом и принуждать. Но иначе и быть не может! Жертвенный абсолют – это всегда самоотречение, это всегда отказ от какой-то части свободы, которая еще неизвестна и которая обязательно придет и подвергнет абсолют пересмотру. А свойство самоотречения – невозможность не ожидать такого же самоотречения от других. Иначе в чем его смысл?

Третья причина – творческий, научный или иной личный интерес, который будучи личным имеет мало общего с моральной истиной. Абсолюты сулят весомые плоды – разве не соблазнительно управлять людьми одними словами, без видимого насилия? Люди любят поводырей. Кому охота блуждать впотьмах, искать сермяжную правду, грузить голову парадоксами? Свобода, в принципе, тяжелая штука. Но интерес требует холодного рассудка – и тогда появляются и фальшивые абсолюты, и подогнанные под практические нужды. Им находятся разные обоснования – от волшебных до очевидных. Однако, чем проще и вдохновительней абсолют – тем он дальше от реальности, а чем ближе к реальности – тем непонятней и скучнее. Что может быть проще, например, всеобщего равенства? Научнее классовой борьбы за средства производства? Логичнее социал-дарвинизма? Благороднее социальной справедливости? Возвышенней демократии и прав человека? Эффективней свободного рынка? Друзья, я слышу ваше удивление – какое отношение к абсолютам имеют эти идеологии? Дело в том, что любые попытки "обьяснить" общество, найти его внутренние законы – это на самом деле создание моральных абсолютов, это описание подразумевающее предписание, и этот факт мы с вами чуть было не