– Ты что-нибудь слышал о Джонни Ломонде и группе «Первые Пилигримы»? – спросила я.

Он покачал головой.

– Нет. А что?

Я достала смартфон и зашла на веб-страницу певца. Рэймонд немного прокрутил ее вниз, почитал, воткнул в телефон свои наушники и послушал пару минут.

– Какой-то отстой, – пренебрежительно сказал он, возвращая телефон.

И это говорит человек в толстовке с черепом?

– Правда? – спросила я.

– У него трафаретная борода, дорогая гитара, на которой он не умеет играть, и искусственный американский акцент. Пытается сделать вид, что он с юга… ну да, из Южного Ланаркшира[12], – сказал Рэймонд, с ухмылкой выпуская струю дыма уголком рта.

Не располагая достаточной информацией, чтобы соглашаться или возражать, я промолчала. В любом случае, мне было необходимо узнать хотя бы самые значимые факты о популярной музыке, и, если не считать только что высказанного ошибочного мнения, я подозревала, что источника лучше, чем Рэймонд, мне не найти.

– Значит, ты много знаешь о музыке? – спросила я, когда мы направились в паб, где, по уверениям Рэймонда, было тихо («настоящий старперский паб», что бы это ни значило).

– Думаю, да, – ответил он.

– Чудесно, – сказала я, – пожалуйста, расскажи мне все.

Наступил день концерта. Все было готово. Я выглядела соответствующе. Я чувствовала себя соответствующе. Будь у меня такая возможность, я бы подстегнула время, чтобы как можно быстрее наступил вечер. Наконец-то я нашла способ двигаться вперед. Заменить потерю приобретением.

Музыкант. Какое счастье – он появился как раз вовремя. Сама судьба предназначила, чтобы разрозненные фрагменты Элеанор сегодня начали соединяться в одно целое.

Каким же острым и мучительным казалось это ожидание – внутри полыхала и вихрилась боль. Я не знала, как ее утолить, и лишь интуитивно чувствовала, что водка здесь не поможет. Мне просто придется терпеть ее до момента нашей встречи. Она определяла саму природу этого благословенного, ни на что не похожего томления. Надо лишь еще немного подождать, всего несколько часов. Сегодня я встречусь с мужчиной, любовь которого изменит всю мою жизнь.

Я была готова восстать из пепла и переродиться.

Я лежу на полу совершенно нагая и смотрю на обратную сторону столешницы. Светлое дерево не покрыто лаком, на нем можно увидеть потускневший от времени штамп «Сделано на Тайване». На столе расставлено несколько важных предметов – я их не вижу, но чувствую над собой. Этот уродливый стол с синей меламиновой крышкой, шаткими ножками, ободравшимся во многих местах от десятилетий небрежного использования лаком. Сколько кухонь он повидал, прежде чем попал ко мне?

Я представляю иерархию счастья. Его купили в 1970-х годах, за ним сидели двое влюбленных, ужинали приготовленными по кулинарной книге блюдами, ели и пили из подаренного им на свадьбу китайского сервиза, как и подобает взрослым людям. Через пару лет они переезжают в пригород, а этот стол, ставший слишком маленьким для их разросшейся семьи, переходит к кузену, недавно получившему диплом и обставлявшему свою первую квартиру. Спустя несколько лет он начинает жить со своей девушкой, а жилье сдает. В течение десяти лет за этим столом завтракает и ужинает вереница арендаторов – в основном молодые люди, то печальные, то радостные, иногда в одиночестве, иногда с друзьями или любимыми. Ставят на него фаст-фуд, чтобы наесться, пять изысканных блюд, чтобы обольстить, углеводы перед пробежкой и шоколадный пудинг, чтобы излечить разбитое сердце. Наконец кузен продает квартиру, и служащие компании по уборке помещений уносят стол. Он долго томится на складе, в его закругленных углах, давно вышедших из моды, вьют паутину пауки, а в шершавых пазах откладывают яйца мухи. Потом стол отдают другой благотворительной организации. Те передают его мне – никем не любимый, никому не нужный, безнадежно поломанный. Стол тоже.

Все нужное расставлено. Болеутоляющее (двенадцать блистеров по двадцать четыре таблетки в каждом, выписанные мне когда-то и бережно хранимые); хлебный нож (почти новый, ощетинившийся акульими зубами); очиститель водосточных труб («пробьется через любую преграду, в том числе через волосы и застывший жир» – а также через человеческие мягкие ткани и внутренние органы). За этим столом я ни разу не сидела с другим человеком за бутылкой вина. На этой кухне я никогда не готовила ни для кого, кроме себя. Лежа на полу, будто труп, я чувствую острые крошки под руками, ягодицами, бедрами, пятками. Холодно. Как бы мне хотелось на самом деле стать трупом. Ну ничего, теперь уже недолго.

Все пустые бутылки из-под водки находятся в моем поле зрения – каждая из них упала на пол там, где ее прикончили. По идее, мне должно быть стыдно за то, что мою квартиру найдут в таком состоянии, но я не чувствую ничего. Насколько я понимаю, мое тело унесут, а здесь все обработают промышленными обеззараживающими и моющими средствами. Квартиру муниципалитет отдаст кому-то другому. Надеюсь, новые жильцы будут здесь счастливы и после них на стенах, на полу и в оконных щелях останутся следы любви. Я не оставляю ничего. Меня здесь никогда не было.

Не знаю, давно ли я так лежу. Не могу вспомнить, как оказалась на кухонном полу и почему на мне нет одежды. Я тянусь к стоящей рядом бутылке, волнуясь, что там ничего не осталось, но тут же испытываю облегчение, ощутив в руке тяжесть. Но эта – последняя. Когда я ее допью, у меня будет два варианта: либо подняться с этого пола, одеться, пойти на улицу и купить еще, либо себя убить. Хотя вообще-то я в любом случае себя убью. Вопрос только в том, сколько водки перед этим выпью. Я делаю еще один приличный глоток и жду, когда отпустит боль.

Когда я снова просыпаюсь, то обнаруживаю, что лежу на том же месте. Десять минут прошло или десять часов – я не имею понятия. Я скрючиваюсь в позе эмбриона. Если я не могу быть трупом, то я хотела бы быть ребенком, свернувшимся в матке другой женщины, непорочным и долгожданным. Я слегка шевелюсь, поворачиваю лицо и извергаю на пол содержимое желудка. Я вижу, что рвота прозрачная и с желто-зелеными прожилками, – алкоголь и желчь. Я не ела довольно долго.

Внутри меня столько жидкостей и субстанций… Лежа на полу, я пытаюсь их перечислить. Ушная сера. Желтый гной, разлагающийся внутри прыщей. Кровь, слизь, моча, экскременты, пищевая кашица в кишечнике, желчь, слюна, слезы. Я – витрина мясника, где лежат органы: большие и маленькие, розовые, серые, красные. Все это свалено в одну кучу с костями, обтянуто кожей и покрыто сверху тоненькими волосками. Оболочка из кожи во многих местах попортилась, на ней виднеются родимые пятна, веснушки и крохотные лопнувшие вены. Ну и, конечно же, шрамы. Я думаю, как патологоанатом будет осматривать это тело, отмечая каждую деталь, взвешивая каждый орган. Контроль качества мяса. Не годится.