сне работал кочегаром, стоял деревянный ящик на тележке. Забрасывая уголь в топку, шут то и дело на него недовольно поглядывал. Содержимое этого ящика так долго ждало своего часа, и вот час почти настал. В этом ящике хранилась деталь следующего этапа его плана, следующая ступень. И она была все ближе…

– Прочь… уйди прочь… – не просыпаясь, бормотал Гуффин. – Не видишь, я занят? Работа… мне еще нужно кое-что сделать… пара лопат угля… финальный штрих…

Во сне же он говорил все это, обращаясь к странному типу, изобрести которого могло только сонное шутовское подсознание, да еще и обремененное затяжной усталостью, серьезным нервным и умственным напряжением и половиной бутылки каштановой настойки.

Фигура странного типа была тоненькой и усохшей, определенно, стариковской. Незнакомец являлся обладателем довольно причудливого костюма: коротких красных штанишек и такой же курточки, будто сшитой из бумаги, на ногах его были деревянные башмаки, перехваченные бечевкой, при этом опирался он на дорожный посох. За спиной старика висели плетеные котомки и большущий футляр, обитый вишневым бархатом. Плетеная шляпа в виде конуса закрывала верхнюю половину лица, нижняя же представляла собой складку рта, длиннющие и вислые пепельные усы и тоненькую – в несколько волосинок – бороду.

Впрочем, самым примечательным в старике были дорожные фонари, обтянутые тонкой красной бумагой и развешанные по его костюму и поклаже тут и там, отчего создавалось впечатление, будто странник горит.

«Мерзкий видок! – подумал Гуффин, лишь завидев этого типа. – Кто только не приснится…»

Незнакомец, подошедший узнать дорогу, явно понимал, что Гуффин ему сказал, но при этом все равно отчаянно прикидывался иностранцем. Он, несомненно, пытался вывести шута из себя, но шут был не промах.

Манера Улыбаться вдруг состроил удивленные глаза, испуганно раскрыл рот и ткнул куда-то за спину незнакомца. Тот обернулся, ожидая увидеть нечто страшное или как минимум удивительное, но тут же получил лопатой по затылку. Его нелепая шляпа слетела с головы, и он рухнул на кучу угля, как дохлая муха, прибитая газетой.

Гуффин схватил незнакомца за ноги и, несмотря на ужасающий жар, подтащил его к печи. Затолкав надокучливого чужестранца в топку, он уставился на то, как огонь охватывает все его тело… И тут шут неожиданно осознал, что он сам барахтается среди потоков пламени, под ним в пыль превращается уголь, в ушах стоит рев топки. А снаружи через печной проем на него глядит тот самый незнакомец, от которого он пытался избавиться. Губы, проглядывающие из-под причудливой шляпы, сложились в самодовольной улыбке.

– Мерзость! – закричал шут и сгорел, а чужестранец забросил в топку его зеленое пальто, его зонтик и сам взялся за лопату. Настал его черед работать. И тут сквозь гул пламени и рокот работающего механизма, в котором ново-обреченный кочегар был вынужден поддерживать жизнь, прорезалось что-то тоненькое, писклявое и металлическое…

Звяк-звяк! Звяк-звяк!

Откуда раздается этот звук?

Звяк-звяк! Вставай, дурак!

Что это за отвратительное неприятное такое?

Звяк-звяк! Звяк-звяк! Звяк-звяк!

– Да встаю я, – недовольно проворчал Гуффин и разлепил глаза.

На крючке, заколоченном в стенку фургончика, висели часики марки «Кноккер» со встроенным механическим устройством выводить людей из себя, невзирая на их возраст, черты характера или образ жизни, ну или просто выводить людей из сна.

Схватив часы, шут вытащил ключик. Звяканье в тот же миг стихло.

Откинув в сторону одеяло, Гуффин поднялся на ноги и, покачиваясь, направился к стулу, на котором лежало (или попросту валялось скомканное) его пальто, и на спинке которого висел зонтик. Его любимые-нелюбимые вещи, которые и делали его собой, они были здесь, а не сгорели в топке…

– Не выйдет, – пробормотал Гуффин, потирая глаза и зевая. – Я еще тут.

– Вы еще тут, – раздался низкий властный голос, и Гуффин повернулся к кровати Пустого Места, где в темноте, вальяжно закинув ногу на ногу, сидел коренастый и слегка отягощенный брюшком джентльмен в дорогом костюме и высоком цилиндре Он глядел на шута, не моргая, словно ожидал, как тот отреагирует на его присутствие.

И Гуффин отреагировал:

– Вас не спрашивали, – огрызнулся он.

– Прошу прощения, я полагал, что вы обратились ко мне.

– Не к вам. И не смейте извиняться. Вам это не к лицу. Важность! Больше важности!

Господин в цилиндре на миг задумался, после чего кивнул. Сунув пухлую руку во внутренний карман пальто, он извлек сигару и многозначительно глянул сперва на нее, потом на шута.

– Что еще? – не понял Гуффин.

– Если вы думаете, что сигара сама себя подожжет, вы ошибаетесь.

– Чуть меньше важности.

Господин в цилиндре нахмурил кустистые брови.

– Вам стоило бы проявить чуть больше вежливости и почтения. Не забывайте, с кем говорите.

В первый миг Гуффин в ярости сжал кулаки, а затем… улыбнулся.

«За-ме-чательно, – подумал он. – Просто превосходно…»

– Вы выглядите вполне бодрым, сэр, – с завистью сказал Гуффин – себя он чувствовал совершенно разбитым. – Кажется, вы готовы к великим, не побоюсь этого слова, свершениям.

– О, не сомневайтесь, – Джентльмен в цилиндре прищурился и оглядел шута с головы до ног, отмечая его взлохмаченные волосы, глубокие синяки под глазами и болезненную бледность. – Но о вас такого не скажешь.

Гуффин поджал губы.

– Да уж… великие свершения… – проворчал он. – Куда там! Я весь в работе – головы поднять некогда. Не покладая рук забрасываю уголь в топку. Вы прочитали все, что я просил?

Джентльмен в цилиндре медленно опустил руку и постучал пальцами по стопке лежавших рядом газет.

– Разумеется. Ознакомился, пока вы спали. Хотя ваш храп меня постоянно отвлекал.

– И что вы думаете?

Джентльмен в цилиндре взял верхнюю газету из стопки. Это была вчерашняя Тремпл-Толльская «Сплетня». Окинув передовицу лишенным какого бы то ни было интереса взглядом, он сказал:

– Я заинтригован.

– Заинтригованы? Это уже что-то…

Джентльмен в цилиндре сделал вид, будто не различил насмешки в голосе шута.

– Мрачные дела творятся. Над Габеном сгустились тучи.

Гуффин в первый миг даже поморщился от той театральной драматичности, с которой прозвучали слова его собеседника, а потом вспомнил, где они с ним находятся. Драматичность и театральность были вполне уместны в доме на колесах посреди уличного балагана. И все же он не смог не ответить:

– Ну конечно, тучи сгустились – сейчас ведь осень. Самая тучная пора.

– Вы хотите услышать мое мнение касательно того, что творится?

–