Само собой, нет. Думаю, у вас неоднозначное мнение.

Джентльмен в цилиндре кивнул, и Гуффин спросил:

– Что вы будете делать, когда покинете балаган и Фли?

– Скажем так, меня ждет… встреча.

– Встреча, да, – усмехнулся Гуффин. – А меня ждет пьеса. Ждите здесь. Я выпровожу этих недоумков и вернусь за вами. Они не должны вас увидеть. Никто не должен вас увидеть.

– Я помню. Вы говорили об этом.

Гуффин натянул пальто, бросил угрюмый взгляд на собеседника и покинул полосатый фургончик…

…Последний стул встал с правого края последнего ряда напротив сцены. Проныра придирчиво оглядел его, чуть поправил и плюхнулся сверху.

– Мне все это не нравится, милый мистер Проныра, – прошамкал Заплата, усевшись на стул по соседству.

Проныра не ответил. Он про себя пересчитывал стулья: десять рядов по шесть стульев в каждом – итого шесть десятков стульев. Задание, которое выдал им с Заплатой Гуффин, было выполнено.

Переулок и впрямь начал напоминать театр.

Сцена была сколочена – она подходила вплотную к стене дома, в которой чернела низкая дверь, – на памяти Проныры эта дверь никогда не открывалась, и на ней висел большой ржавый замок. У тыльной части сцены, у самой стены, рулонами лежали свернутые задники с видами города, комнат и кабинетов. По бокам, образуя искусственные стены закулисья, выстроились старые шкафы, ящики и сундуки.

– Я не понимаю, – продолжил Заплата, – зачем ему все это. Я думал, раз длинноногий хмырь мертв, никакой пьесы не будет. Так зачем он заставил нас стульчики расставлять?

– Эти вопросы, Заплата, до добра не доведут, – ответил Проныра. – На твоем месте я бы не лез в планы мистера Гуффина. Будь благодарен за то, что тебя предупредили, и ты не отведал вместе с остальными чудесный завтрак мадам Бджи, иначе сейчас валялся бы, как и прочие, под кухонным навесом.

– Я благодарен! – воскликнул Заплата, бросив испуганный взгляд под указанный навес. – Но я никак в толк не возьму, что творится. Милый мистер Манера Улыбаться хочет поставить пьесу? Но как он это сделает без Брекенбока и прочих?

Проныра стянул с носа очки и принялся вытирать их об уголок жилетки. Он и сам терялся в догадках. После завтрака бывший адвокат пытался вызнать у Гуффина, что тот задумал, но шут сказал лишь: «Не твоего ума дело, Проныра! Вы с Заплатой должны расставить стулья. Не задавай вопросов, делай, что велено, и скоро ты получишь то, что я тебе обещал». На вопрос, когда это произойдет, Гуффин не ответил, лишь поморщился, сплюнул в грязь и отправился в свой фургончик.

Проныра боялся. Он выполнил поручение – отравил всех, и теперь его тревожила едкая, как растворитель для чернил, мысль: «Как бы этот злобный выродок не решил еще и от меня избавиться. Как жаль, что я так и не получил никаких гарантий!»

Между тем его нисколько не мучила совесть из-за того, что он совершил: у адвокатов в Габене совести не бывает.

Напялив на нос очки, он чихнул.

– Я-то думал, – сказал неугомонный Заплата, – что, когда мы избавимся от Брекенбока, нам не нужно будет больше участвовать в дурацких пьесках. Ненавижу пьески!

– Обожаю пьески! – раздался голос за спиной, и Проныра с Заплатой вскочили на ноги.

Гуффин подкрался совершенно беззвучно. Судя по его виду, он не особо выспался.

– Мы расставили все стулья, милый мистер Манера Улыбаться, – сообщил Заплата. – Но тут такое дело…

– Что еще за дело? – раздраженно спросил Гуффин.

– Милый мистер Проныра не понимает, зачем это все нужно.

Проныра покосился на Заплату – тот не упустил случая солгать и переложить на него возможный гнев Гуффина, – но при этом ничего не сказал: он и правда не понимал.

– Дорогой мой Заплата, – утомленно начал шут, – ваше с Пронырой недоумение мне понятно. Что ж, я отвечу – вы заслужили все узнать.

Проныра с Заплатой невесело переглянулись – оба приготовились к порции скрипящей на зубах отборнейшей лжи.

– Неужели вы думали, что, избавившись от Брекенбока, мы просто все бросим? – приподняв бровь, спросил Гуффин. – Так вот, ничего бросать мы не станем. Теперь это мой балаган, и я сделаю то, за чем балаганы и нужны. Я поставлю пьесу. Разумеется, вы даже не догадывались, что идея о том, чтобы поставить «Замечательную и Невероятную Жертву Убийства» принадлежит мне.

– Вам?! – в один голос воскликнули прихвостни.

– Мне, – самодовольно осклабился шут. – Именно я вложил в голову Брекенбока мысль ее поставить. И я ее поставлю. Так как сам ее вижу. Я избавился от различных бездарностей, вроде Марго Треппл, раздобыл нам идеальную актрису на главную роль. Внес кое-какие правки в сценарий – теперь спектакль заиграет новыми красками.

– Но ведь Брекенбок сам все придумал, – возразил Проныра. – Я был тогда под кухонным навесом и своими ушами все слышал. Мадам Шмыга увидела в своем шаре, как мы ставим эту пьесу, и Брекенбок решил воплотить предсказание в жизнь.

Гуффин молчал, слушая бывшего адвоката, и так выразительно на него глядел, что тот и сам все понял: мнимое предсказание было спланировано.

– Кажется, Брекенбок единственный, кто верит в дар мадам Шмыги, – сказал Манера Улыбаться.

– Я тоже верю, – вставил Заплата, но его слова проигнорировали.

– Допустим, – упрямо сказал Проныра. – Но зачем вам эта пьеса? В чем ваша выгода?

– О, моя выгода… Кто я, по-твоему, Проныра? Я – шут. Я должен блистать. Я хочу оваций. Я их заслуживаю. Брекенбок всегда загребал себе всю славу, и мне надоело быть на побегушках, надоело получать плетью и слушать пренебрежение и критику своей игры. Он постоянно отбрасывал на меня свою треклятую тень. Но теперь у него нет тени. С того момента, как я попал в этот балаган, я знал, что однажды он станет моим. Брекенбок плохо им руководил. Брекенбок бездарность. Это будет событие! «Балаганчик Манеры Улыбаться» покажет свой первый спектакль! И, помяните мое слово, это будет громкая премьера! Лучшая пьеса, поставленная в Габене за многие годы! Зрители умрут от восторга!

Проныра, сам опытный лжец, понял, что Гуффин лжет. Дело было не только в отсутствии признания Манеры Улыбаться или в его желании встать во главе