Я говорил кратко: поблагодарил президента Клинтона за его поддержку, короля Хусейна за доверие и – самое главное – премьер-министра Рабина за его лидерство.

– Я сделаю нечто неподобающее моменту и расскажу о моем премьер-министре. Он проделал огромную работу с невероятным мужеством и мудростью, – отметил я и добавил, что наше упорное стремление к миру сделало нас больше чем коллегами, мы стали сородичами. – Мы родились как потомки Авраама. Теперь же мы стали братьями в семье Авраама.

Менее чем через неделю обещание, которое я дал королю Хусейну, – собрать бизнес-лидеров со всего мира – было выполнено, хотя и не в Иордании, а в Марокко. В течение года, предшествовавшего мирному договору, ни один из моих советников не верил, что это произойдет. Тем не менее в Касабланке начался экономический саммит стран Ближнего Востока и Северной Африки, в котором приняли участие четыре тысячи человек. Это был первый случай, когда израильтяне и арабы имели возможность встретиться не для того, чтобы вести переговоры о мире или поддерживать его военным путем, а чтобы строить [будущее] на экономических основаниях.

Король Марокко Хасан II[202] предоставил специальную палатку для меня и короля Хусейна, где руководство более дюжины арабских стран, а также лидеры и бизнесмены из более чем пятидесяти других стран могли встретиться с нами, рассказать о своих надеждах и стремлениях, обсудить насущные потребности развития нового Ближнего Востока. Сразу стало ясно, что наши усилия по установлению мира не только сделали возможным сотрудничество с палестинцами и иорданцами, но и открыли весь регион.

– Мир постепенно превращается из вселенной противников в арену возможностей и перспектив, – сказал я, приветствуя участников встречи на высшем уровне. – Если вчера врагом была армия, несущая угрозу извне, то сегодня источники насилия находятся изнутри: это нищета, порождающая отчаяние. Это не новая филантропия, – подчеркнул я. – Это новая бизнес-стратегия, руководствующаяся чисто экономической логикой… Здесь, в Касабланке, на вас возложена обязанность сделать первый шаг в преобразовании Ближнего Востока из охотничьих угодий в пространство для креативных разработок.

* * *

Движение к миру продолжалось. Мы провели несколько встреч с палестинцами, как и предусматривала Декларация принципов. В мае 1994 г. мы подписали соглашение о Газе и Иерихоне[203], в рамках которого среди прочего была создана Палестинская администрация. Через два месяца Арафат вернулся в Газу, где был избран первым президентом Палестинской национальной администрации. В сентябре 1995 г. мы подписали временное соглашение с палестинцами, известное как «Осло-2»[204], расширившее палестинское самоуправление на Западном берегу, а в мае 1996 г. должны были начаться переговоры об окончательном урегулировании.

Несмотря на наши успехи, настроения в Израиле становились все мрачнее. Желая добиться мирного соглашения с израильтянами, Палестинская администрация нажила немало врагов в лице радикальных террористических организаций, которые отвергали любые мирные переговоры с Израилем. ХАМАС и «Исламский джихад», чьи лидеры были взбешены одной перспективой любого израильско-палестинского соглашения, стремились остановить мирный процесс, устраивая бесконечные акты чудовищного насилия, в том числе отправляя террористов-смертников взрываться в автобусах и в многолюдные районы крупных городов. Эти атаки были непосредственно нацелены на гражданское население. Палестинское руководство ничего не сделало, чтобы прекратить нападения; в некоторых случаях оно даже помогало координировать их. Взрывы произошли в апреле 1994 г., в октябре и ноябре, затем в январе, апреле и августе 1995 г. Коалиция израильтян, потерявших надежду на мир, ширилась и всё чаще призывала к силовому ответу. Во время протестов и демонстраций люди скандировали «Смерть арабам» и «Смерть Арафату»; лозунги эхом разносились по улицам: протестующие требовали не точечных ударов возмездия, а войны.

Эти обстоятельства стали большим испытанием для лидерства (моего и Рабина). Надежда, зародившаяся в Осло, постепенно угасала, ослабевая в глазах одних и умирая для других. На улицах гибли женщины и дети, а мы тем не менее вели переговоры и продолжали работать с той группой палестинцев, которая осознавала необходимость мира. Мы не могли оставить это: мы уже далеко продвинулись и взяли на себя обязательства перед детьми Израиля и перед теми, кто еще не родился. И поэтому мы продолжали работу, понимая, что если потеряем власть, то лишь потому, что мы отстаивали еврейские ценности даже перед лицом невероятных трудностей.

После стольких лет соперничества и партнерства мое уважение к Рабину перешло в подлинное восхищение им. Мы оба стали мишенями для мерзких нападок не только в СМИ, но и на улицах. Противники одевали наши чучела в нацистскую форму и сжигали. Однажды они промаршировали по улицам с гробом, предназначенным Рабину. Это было ужасно.

Мне рассказали об одном особенно шокирующем моменте. Рабин проходил мимо Института Вингейта[205] в городе Нетании, расположенном между Хайфой и Тель-Авивом. Собравшаяся толпа начала выкрикивать отвратительные вещи, ругаться и вопить, даже плевать в премьер-министра. Рабин не изменил ни своего шага, ни выражения лица; он прошел мимо всего этого с высоко поднятой головой, демонстрируя убежденность и сосредоточенность человека, слишком занятого делами, чтобы поддаваться столь гнусным выходкам. В те мрачные дни он проявил необычайное мужество, отказавшись отступать, несмотря на цену, которую пришлось заплатить лично ему. В последующие месяцы я ни разу не видел, чтобы он отменил встречу или появление на публике, – он никогда не пасовал перед чужой ненавистью. Он просто продолжал работу.