неописанного ужаса для всей окрестности. Это грозное и поразительное море каменное мы переезжали молча, как бы боясь, чтобы движение наше по нему не нарушило его покоя и массы не двинулись вместе с нами в бездну. Затем опять начался лес огромных сосен с роскошною под ними зеленью. Подъем был очень крут, и измученные животные поминутно останавливались для отдыха. Наконец мы выехали на одну площадку и увидели перед собою две малые хижины, у коих и остановились. Это место называется попросту: Богородица (παναγια), от церкви, посвященной Божией Матери, устроенной в одной из хижин.

Сладость отдыха увеличилась наставшею прекрасною погодою, полагать надобно, что мы были на высоте 5,000 футов. Глаз обнимал обширнейший вид на восток, юг и частью запад. Море, казавшееся плещущим у ног наших, было так далеко, что большого труда стоило отыскать на нем пробегавший между горою и македонским берегом пароход. Он казался малою щепкою. Острова Спорадские синели темными пятнами на светлой скатерти Архипелага, уходившей далеко за них до чуть видных очертаний Негропонта, коего высокий, столько знакомый мне, конус Дельфи зрелся как бы на небе, отделенный от земной поверхности. И вся ломаная линия фессалийского берега до другого подобного конуса горы Оссы виделась в подробностях, и звала душу невольно к воспоминаниям времен отдаленнейших. Мне зрелись как бы преемственно несущимися по морю и флот завоевателей Трои, и бедствующий флот Ксеркса, и флот Константинов, и флот крестоносцев, и наш флот победоносный – рассекавшие некогда сии исторические воды. Зрелось и то малое судно, которое с надутым парусом стояло неподвижно против магнитизовавшей его Горы и высадило потом на нее ее первого пустынножителя, Петра – и то, которое многократно приносило и относило «отца отцев» Афанасия, – и то, которое, во исполнение святогорского устава, понесло нетленные останки третьего светильника афонского, Павла, на противолежащий полуостров, но занесло в Константинополь, – и столько других кораблей, кораблецев и малых ладий, в течение многих веков несших теми же водами к тому же средоточию духовного подвига людей, желавших избыть мира! Только одного корабля не мог разглядеть я за глубокою историческою мглою, несмотря на все усилия души увидеть его, – корабля, на котором, по преданию афонскому, принесена была некогда Божия Матерь к своему «достоянию».

Из мира минувшего я вызван был к настоящему хлопотами спутников, производивших тригонометрические съемки разных отдаленных точек обширнейшей панорамы. Вскоре заходящее солнце дало нам возможность поверить и известное наблюдение над тенью Св. Горы, стелющеюся через весь Архипелаг до линии горизонта и встающей над ней вертикально в виде пирамиды. Наблюдение сделано точно, хотя явление само довольно просто. С закатом солнца разлившаяся в воздухе хладная сырость заставила нас искать убежища внутри хижины около дымившегося всю ночь очага. Незабвенный Плака в свой ночлег здесь не имел этого утешения, ибо «не имел при себе ни огня ни светила. Потен сый и утружден и постелю имый некия тамо обретшияся ветви кедровыя с листвием колющим аки иглы, не без страдания» провел наш боголюбивый паломник «оную нощь, больше бдящи, нежели сеящи». В таком же полусне провели и мы свою ночь, улегшись тоже на колючих ветвях. Мне все думалось, что я увижу во сне бедного странника, к которому имею столько сочувствия. Вместо него приснился Алкивиад! Непрошеное последствие археологических исследований минувшего дня.

Радостно встретили мы зарю дня, обещавшего нам высокое удовольствие совокупного обозрения всего афонского полуострова. Отслужив в церкви Богоматери утреню, мы пешие стали взбираться по каменистому темени горы к ее вершине. Я облегчал труд восхода мысленным пением любимого, и весьма соответствовавшего обстоятельствам, стиха: Приидите, взыдем на гору Господню, и в дом Бога нашего, и узрим славу Преображения его, славу яко единородного от Отца, светом приимем свет, и, возвышени бывши духом, Троицу единосущную воспоим во веки. Мы точно шли к храму Преображения, и точно шли петь Троицу еднносущную и нераздельную. Через час с четвертью я достиг высшей точки горы, увидел там малую площадку и на ней церковь, и поклонился Господу на месте, освященном тысячелетнею молитвою, и какою молитвою! В первый раз еще я был на такой возвышенной точке земли. Всегда пленительная для чувства, хотя и призрачная перед судом рассудка, высота перестает быть холодным отвлечением, если способствует к восходу мысли от частного к общему, от предельного к безграничному и от временного к вечному. Для меня, естественно теперь настроенного более сердцем, нежели умом, быть на подобном возвышении над земною поверхностью казалось действительно ощутить себя на минуту между землей и небом. Совершение божественной литургии восполнило то, чего могло недоставать в сем предощущении неба. Впрочем, незачем скрывать того, что как снизу всего желаннее смотреть в высоту, так с высоты всего отраднее видеть дол земный. Человек есть земнородный! Трепет смерти не есть у него трепет перестающего бытия, а есть ужас оземленелой мысли перед неземными формами новой жизни. О, если бы не было за роковою чертою, отделяющею землю от неба, человеческого образа Сына Божия, каких утешений лишался бы дух человеческий, выступающий из распавшейся обители телесной в беспредельное неведомое! На высоте холодно. Это известный физический закон. Он приложим и ко многим не-физическим явлениям мира. Душу томит и сокрушает, а не живит и не радует, высота ее. Из слова Божия знаем, что всякий раз, как человеку являлся небожитель, тот трепетал, как бы не сознавая и даже боясь сознать, что с его родины, его ближний, его родной был посетитель сей. На первообразной горе Преображения то же самое доказали наилучше приготовленные к мысли о высоте своей люди. Не устрашились апостолы просветления Лица своего Учителя, ни снежной белизны риз Его, ни самого явления с Ним Моисея и Илии. Ибо и просветленное, как солнце, Лице оставалось все то же, и ризы были те же, и собеседники Учителевы были люди. Напротив, преображенное человечество восторгало дух тайновидцев. Добро есть нам зде быти, говорили они, несмотря на то, что говорили в присутствии Моисея и Илии. Но чуть осенил их светлый облак, и из облака раздался голос, они падоша ницы, и убояшася зело. Они вдруг почувствовали себя за чертой «человеческого» и не вынесли своего отделения от земли в высоту небесную, несмотря на то, что были в присутствии своего Учителя! Мы привыкли к давлению многих атмосфер, и тонкий воздух горний слишком легок для нас. Таков воздух и афонской Горы Преображения! Дышать им долго нельзя.

По совершении Бож<ественной> литургии в убогом, паче описания, храме мы по русскому