и остановилась на пороге. Она постарела и потемнела с того дня, когда её видел Евдокимов. Стала строже и старше, теперь ей не на кого было опираться, кроме как на самою себя.

– Садитесь, Анна Леонтьевна, – пригласил её Евдокимов, указывая на стул, стоявший возле Матвеева и Пронина. – Приходится беспокоить вас…

– Ничего, – негромко ответила Савельева.

Она послушно села на указанный стул.

Евдокимов /к Савельевой, указывая на Лещенко/. Вы знаете этого человека?

Савельева. А как же?

Евдокимов /к Лещенко/. А вы её?

Лещенко молчит.

Евдокимов. /Савельевой/. Расскажите, пожалуйста, зачем вы обращались к этому человеку? Чего от него хотели, что он вам говорил, чего от вас требовал, словом – всё.

И Савельева сдержано и обстоятельно рассказала о том, что постоянно ревновала своего мужа, хотя для этого у нее не было серьёзных оснований, рассказала, как до неё дошли слухи о том, что Тихон Петрович Лещенко умеет привораживать мужчин так, что они уже никогда не станут смотреть ни на одну женщину, кроме той, которая их к себе приворожила, рассказала, как обратилась к знахарю, как он сперва ей отказал, как она упросила его, как он согласился, как и взял с неё сто рублей и дал взамен приворотный порошок, который она должна была дать выпить своему мужу…

Евдокимов. И кольцо с вас требовал?

Савельева. Да, кольцо требовал.

Евдокимов. В поле вы с ним ходили ворожить?

Савельева. Нет. Он звал, да я побоялась. Муж бы спросил меня, куда я ночью ходила.

Евдокимов. Значит, он просто дал вам порошок?

Савельева. Да.

Евдокимов /к Лещенко/. Она правильно рассказывает?

Лещенко. Покаместь не врёт.

Евдокимов /к Савельевой/. А затем вы дали порошок вашему мужу?

Савельева. Да.

Евдокимов. Как же вы его дали?

Савельева. Всыпала в пиво и дала.

Евдокимов. И он выпил?

Савельева. Да.

Евдокимов. И через несколько часов умер?

Савельева /подавляя готовые вырваться слезы/. Да.

Евдокимов. И после этого вы не пошли, не побежали к этому знахарю, не спросили – как же это так вышло, что муж умер после приёма этого порошка?

Савельева. Как не побежала! Утром, как только узнала, что Петя помер, сразу же побежала…

Евдокимов. Вы поподробнее, поподробнее об этом.

Савельева /сильно волнуясь/. Ну, прибежала. Говорю, как же это так? Чего мне дал? А он говорит, что это случилось от чего-нибудь другого. Говорит, чтобы я не рассказывала никому о том, что давала порошок. Помер он не от этого, а могут подумать, что от этого. Ему, мол, ничего не поможет, а себя я погублю. Начальство ему, мол, не препятствует, начальницы к нему сами обращаются, он всем такие порошки даёт, и никто не помирает. На него не подумают, а подумают, что это я хотела мужа отравит! Мужа из гроба не подымешь, говорит, а детей погубишь. Пожалей детей, тебя посадят, каково-то им будет и без отца, и без матери. Ну, просто напугал меня из-за детей. Ну, вот, я и молчала…

Евдокимов /к Лещенко/. А это она правду говорит?

Лещенко /спокойно/. Врёт.

Евдокимов. Она к вам прибегала?

Лещенко /подумав, – соседи Лещенко могли видеть, как к нему прибегала Савельева/. Прибегала.

Евдокимов. И чему же вы её учили?

Лещенко. Ничему. Сказал, что от моих порошков умереть невозможно, а что она дала мужу, мне неизвестно, пускай делает, что хочет.

Евдокимов. Не учили её молчать?

Лещенко. А зачем учить? Я человек безвинный.

Евдокимов /к Савельевой/. Учил?

Савельева. /безнадежно/. Учил…

Евдокимов. Учил потому что нарочно дал порошок, от которого умер ваш муж, знал, что он умрёт, – вы понимаете, товарищ Савельева, что перед вами убийца вашего мужа?

Савельева привстала, села, снова привстала. Её точно качнуло, на мгновение она поникла и вдруг вся напружинилась, – вероятно, бросилась бы на старика, если бы Пронин не угадал, что происходило в ней в этот миг. Он взял ее за руку и потянул книзу.

– Сядьте, – властно сказал Пронин, и она послушалась его, подчинилась не столько тому, что он сказал, сколько тону, каким было сказано это слово.

Евдокимов. Ничего не поделаешь, Анна Леонтьевич, не надо было бегать по знахарям, – закажите это и себе, и своим детям. Теперь у меня к вам два дела: одно касается Лещенко, другое вас.

Он выдвинул в столе боковой ящик, достал четыре порошка, вернее, четыре бумажки, в которые заворачивают порошки, развернул их и аккуратно разложил перед собой.

– Теперь слушайте меня внимательно, – сказал он, обращаясь к Савельевой. – Передо мной четыре порошка. Один из них как раз такой, каким был отравлен ваш муж. Возможно, вы не узнаете, забыли, но всё же посмотрите на них, – какой из этих порошков похож на тот, какой вы дали своему мужу? Лещенко утверждает, что он дал вам простую соль. Ваш ответ не решает судьбы Лещенко, но сказать может многое.

Он подозвал Савельеву движением руки.

– Подходите же, посмотрите…

Савельева неуверенно подошла к столу.

Она смотрела на порошки, переводя взгляд с одного на другой.

Пронеслись ли перед её взором события того памятного вечера, самого страшного вечера в её жизни, обострилась ли у неё память под впечатлением всего пережитого, была ли это просто случайность, но она указала именно на ту бумажку, где была насыпана щепотка героина.

– Этот… – произнесла она сдавленным голосом. – Это я дала Пете…

– Правильно, – сказал Евдокимов. – Я тоже думаю, что именно это дал вам Лещенко.

Он тут же свернул порошки и спрятал в стол, – оставлять героин на столе было рискованно, хотя он и не ждал такого поступка со стороны Лещенко, однако, чем черт не шутит, хозяин героина мог соблазниться в минуту отчаяния.

– Ну, а теперь о том, что касается непосредственно вас, – сказал Евдокимов Савельевой. – Вы же понимаете, что вы тоже виноваты?

Савельева покорно стояла у стола.

– Хотели вы или не хотели, но вы участвовали в убийстве своего мужа.

Евдокимов взглянул на Матвеева.

– Как ваше мнение, товарищ прокурор?

Матвеев согласно кивнул.

– Неумышленное убийство, – сказал он. – 139-я статья.

– Вы понимаете, что вас будут судить? – спросил Евдокимов Савельеву. – Вас не имеют права не судить.

– Что ж, – покорно сказала она. – Коли виновата – судите, что ж…

– А пока можете быть свободны, – сказал Евдокимов. – Жаль, мне вас, но таков закон. Идите.

– А дети? – вдруг порывисто спросила Савельева.

– Что – дети? – не понял было её Евдокимов.

– А детей – в детский дом? – спросила она.

Евдокимов улыбнулся, совсем по – братски, он был рад сказать ей доброе слово.

– Зачем, в детский? – сказал он. – Будете сами их растить, Анна Леонтьевна. Судить будут, но в тюрьму, думаю, вряд ли посадят. Я, конечно, за суд поручиться не могу, но, думаю, дадут вам принудительные работы, – год, несколько месяцев…

– А в тюрьму – нет? – глаза её блеснули. – Ой…

Больше она ничего не сказала.

– Мне можно идти? – спросила она.

– Можно, – сказал Евдокимов.

– Спасибо, – сказала она…

Но прощаясь, она пошла к двери и быстро закрыла её за собой, так она заторопилась домой.

Евдокимов посмотрел на знахаря и кивнул в сторону.

– Врёт? – спросил