Лоа могил, настолько прозрачный, что ни ладони, ни ступни почти не видны, бессильно поник головой. Казалось, он вот-вот сожмется, съежится, схлопнется внутрь.

– Аховая это работа – запихивать душу тролля обратно в тело. Еще немного, и вовсе б тебя не поймал.

– Я… Я видел яму, а может, портал. Кипящий пурпурно-черным, из которого нет пути назад, а там, впереди только боль да страдания…

Бвонсамди со свистом втянул в себя воздух сквозь крепко сжатые зубы.

– Хм… Что ты еще видел, малыш?

Это уж было слишком – просто голова кругом.

– Я… только духов, цепи, тьму, какое-то странное подземелье… и все такое холодное, беспощадное, как будто мне никогда больше не знать покоя. Как будто там нет ничего, кроме зла.

Зекхан закашлялся. Да, он только что чудом остался в живых, однако эта мысль сразила его наповал. Все тело разом бросило в жар и в холод.

– Да, насчет страданий – это ты верно почуял. Там место тем, кому не искупить грехов.

– Я… Чем же я мог это заслужить? За что же меня в бездну этакую?..

Таланджи, склонившись к нему, покачала головой.

– Ты спас тех малышей, Зекхан, и они уже называют тебя Светом Шоал’джай, – Бвонсамди закудахтал от смеха. – Вижу, до черного юмора они вполне доросли!

Но ни королеве, ни Зекхану было не до смеха. Устремив гневный взгляд на Бвонсамди, Таланджи обвиняюще указала в его сторону пальцем.

– Так почему же он отправился в это жуткое место, о мудрейший лоа могил?

Лоа отвел взгляд в сторону и уставился в пол. Тут Зекхан отметил, как слабо проявляется его образ, истончившийся, словно шлейф стародавнего дыма. Устало вздохнув, Бвонсамди протянул к ним раскрытые ладони, будто преподнося обоим некий незримый дар.

– Ты видел Пасть, малыш. Последний приют темнейших из душ. Только теперь она пожирает души всех умерших, кто бы какую ни прожил жизнь. Добрый ли, злой, вор или принц, в Пасть отправляются все. Всё теперь не как до́лжно. Но я спасаю от этого всех троллей, кого только в силах спасти, и немалой ценой. Заботы о них отнимают все оставшиеся силы.

С этими словами Бвонсамди поднял кверху полупрозрачную ладонь и досадливо поморщился.

– Вот почему вы непременно должны помешать этим бунтовщикам и Гнилостеню. Добьются они своего – ничто больше не помешает всем душам умерших отправиться в Пасть. Навеки.

Оба тролля умолкли, будто одно это слово лишило их дара речи. Сама королева вытаращила глаза и побледнела, как полотно.

Наконец Таланджи поднялась, зацепив подолом юбки и опрокинув один из порожних горшков.

– И давно ли? – спросила она, совладав с ужасом. – Давно ли такое творится?

– Твоего отца я от сей участи уберег, – проворчал Бвонсамди. – Если ты, конечно, об этом.

– Мир духов, – с трудом выдавил Зекхан.

Больше всего на свете ему хотелось бы закрыть глаза и уснуть, но… что, если кошмарные грезы о Пасти поджидают его и во сне? Зубы стучали, не унимаясь. И боль… Сейчас бы от боли чего-нибудь…

– Тралл знает. Шаманы сообщили ему, что в мире духов неладно.

– Да, там, в тронном зале, он так и сказал, – подтвердила Таланджи, по-прежнему указывая пальцем на Бвонсамди. – Ты – лоа могил и должен знать, что стряслось. Сильвана с Отрекшимися явилась сюда по твою душу, Бвонсамди. И сейчас ты расскажешь нам, почему.

Брошенный мимо нее, взгляд лоа пал на Зекхана.

– Они заодно с силами, которых мне не узреть, но тот, кто отдает им приказы, хочет убрать с пути и меня, и все остальные помехи. Я расскажу тебе больше, Таланджи, только не здесь и не этаким образом. Малышу нужен отдых и вся забота, какая только отыщется у твоих жрецов. Он это вполне заслужил.

Волосы Андуина казались потрепанными, мокрыми лентами, почерневшими, как сапог, и собранными в тугую сальную косу, лениво, увесисто покачивавшуюся над правым плечом. Лицо его обрамлял сдвинутый к затылку капюшон ветхого, заплатанного плаща – плащ этот он выудил из груды старья, брошенного пополнившими ряды Альянса новобранцами. Многие из них навсегда расставались со старой гражданской одеждой, меняя на щегольскую, синюю с золотом форму все до последнего лоскутка.

«Будто рождаясь заново, в новой семье», – подумалось Андуину.

Интересно, что подумали бы эти мужественные новобранцы, увидев его сейчас, шмыгающим из тени в тень, утопая в не по росту просторном плаще, все еще пахнущем прежним хозяином? Одежда под плащом была его собственной – простенький темный мундир, свободные брюки и неприметный ремень. Выглядевшие слишком богато сапоги пришлось хорошенько измазать грязью, как и всем памятные золотистые волосы. Да, пах он сомнительно, а выглядел и того хуже, но душой был необычайно бодр и весел. Оставив позади королевские покои, и королевский замок, а после и городские ворота, полной грудью вдыхая ночную прохладу, он вышел на извилистую дорогу, ведущую в Златоземье, к таверне «Гордость льва».

Порой он чувствовал себя, будто денежная сумка: любая тревога, любая трудность, любая ошибка, любая беда падала на дно сумки еще одной полновесной, звонкой монетой. Мало-помалу сумка все тяжелела и тяжелела, но обычно вес сохраняла терпимый. Однако со временем ткань ее угрожающе натянулась. От части монет следовало избавиться, иначе сумка лопнет, разойдется по швам, и монеты раскатятся так, что не соберешь. А между тем монеты все прибывали, множились с каждым сделанным вдохом, с каждой истекшей минутой: Сильвана водит всех вокруг пальца – дзинь, трупы солдат Альянса, выброшенные на берег – дзинь, Аллерия с Туралионом – дзинь, сомнения Джайны – дзинь, Тиранда – дзинь, Тельдрассил – дзинь, Отрекшиеся в просторах Нагорья, глава разведслужбы, угодивший в плен – дзинь, дзинь, дзинь…

Еще одна монета со звоном упала в сумку прямо перед тем, как он ушел к себе переодеваться. В Штормград прибыли пленники, захваченные Аллерией с Туралионом, и Андуина позвали взглянуть, как их препровождают в Тюрьму. Конечно, он повелел обойтись с пленными справедливо, а после тщательного допроса освободить, однако внимание его привлек старик-Отрекшийся в длинных одеждах, мучительно согбенный, с безумным, затравленным блеском в глазах.

Вскоре после того, как монеты рассыпались, Андуин обнаружил себя в собственной спальне, на полу, сидящим подле огромного резного камина, поджав колени к груди, в полном оцепенении, не в силах сомкнуть глаз и разогнать туман в голове. Языки пламени, пылавшего в каких-то дюймах от его носа, сияли, слепили, пока по щекам не покатились слезы.

Почувствовав, что монеты вот-вот посыплются через край, он решил принять меры к облегчению бремени. Да, глупость подобных игр он понимал превосходно, и все-таки они были именно тем, что требовалось. А требовалось ему всего-навсего недолгое время, пускай хоть пару часов, побыть безымянным гулякой в таверне, забыть об обязанностях и неотложных делах. Тем более, силы жреца всегда оставались при нем, а еще он нацепил на пояс кинжал и сдвинул его за спину, не желая провоцировать драку, но к бою вполне приготовившись.